— Стойбищные предрассудки, — поморщилась Синяптук. — План нынешней охоты знаю только я!
— Ну… вы можете засунуть себе кулак в рот. Если влезет, конечно… — предложила Кыыс.
— Все шутите, жрица Кыыс! — принужденно усмехнулась Синяптук.
— Я вообще-то издеваюсь, — пробормотала Кыыс, но толстая жрица ее уже не слушала.
Она с хрустом проломилась сквозь низко свисающие ветки сосны и воспарила над охотниками в просвете меж деревьями.
— Вытянуться цепью — через одного, охотник — стражник, да-да, стражников тоже касается! Зажгите факелы! Кричите! Стучите! Пусть собаки лают! Мы поднимем шум! — она ударила кулаком по ветке, та закачалась, стряхивая снег. — И тогда проклятый зверь вскочит со своего лежбища и побежит, побежит…
Задрав головы, охотники ошалело глядели, как толстая жрица, похожая на большую сине-белую муху, мечется под сенью дерев. Только мухи жужжат, а эта — орет.
— По-моему, она слегка перепутала вид нашей дичи, — буркнула Кыыс.
— Шумите, говорю! — разорялась Синяптук. — Или мне подогреть ваше желание служить Храму? — она скрючила пальцы — между ними вскипел Огонь.
Стражник ударил древком копья по стволу. В тишине стук прозвучал глухо и жалко.
— Стучите! — прорычала Синяптук.
Стражники грянули копьями по древесным стволам. Растерянный Покчо дернул за ремень своего ездового пса — пес нерешительно гавкнул.
— У-лю-лю! — вдруг завопил кто-то…
Из заснеженных кустов выметнулся отощавший после Долгой ночи заяц. Щелкнул самострел, стрела вонзилась зайцу в бок, опрокинув его в снег. Охотник подвесил тушку к поясу. Через мгновение орали все. Растянувшись длинной цепью, охотники бежали по лесу. Собаки рвались с ремней и захлебывались лаем. Из подлеска сыпалась дичь.
Словно все зверье, что охотники упустили, гоняясь за храмовым преступником, своей волей вернулось к ним. Неслись обезумевшие зайцы. Юркой лентой метнулся по кустам соболь, бессмысленно путая след, побежала обезумевшая от ужаса лисичка. Свистели стрелы, и даже стражницкие копья пришпиливали дичь к стволам сосен.
«Мы не умрем! — думал Димдига. — Не сдохнем с голоду посреди тайги, оставшись без чумов, байдары и припасов! Шаман не прав, Хозяин тайги не гневается на нас!» Он снова выстрелил, попал, побежал дальше. Одурев от азарта охоты, неслись отпущенные с ремней псы. Димдига мчался вперед, как настоящий егдыга-богатырь, взвихряя за собой снег, красный снег, пропитанный кровью убитой дичи… Красный снег!
Димдига зацепился снегоступами и рухнул ничком. Холодная снежная маска облепила лицо, возвращая трезвость мыслей. Размахивая копьем с насаженной на него лисой, пробежал храмовый стражник. Глаза его выпучились так же безумно, как у мертвой лисы, и так же страшно скалились зубы. Димдига видел спины стражников, обтянутые ярко-синей кожей форменных курток, и родовичей в охотничьих парках — они бежали и убивали, убивали! А дичь все не кончалась!
«Хозяин тайги посылает столько дичи лишь тем, кто сделал ему доброе. Мы ничего доброго не делали. Значит…»
— Маячка! — одними губами прошептал он. — Морок! Этого ничего нет! Это все нам маячится!
Он уже хотел предостерегающе заорать, останавливая обезумевших родовичей, но все перекрыл вопль жрицы:
— Бросьте эту мелочь! Медведь! Мне нужен медведь!
И медведь вышел навстречу.
Крики стихли. Прекратил орать один охотник, второй, смолк и метнулся за ноги хозяина пес, стражник еще гаркнул что-то в наступившей тишине и смущенно закрыл рот рукавицей.
— Я же сказала, что он побежит, — зависая над охотниками, пробормотала жрица Синяптук. — Правда, я думала, он от нас побежит, а не к нам… Но, как говорится, зверь бежит на ловца!
— Голодный медведь — да, — кивнула Кыыс. — Бежит. На ловца.
Медведь вовсе не выглядел голодным. Здоровенный лохматый черный зверь, слишком сильный и гладкий после Долгой ночи. Светясь, как фонарь над входом в род-совет, жрица Синяптук опустилась на землю — на безопасном расстоянии от медведя. Испытывающе уставилась ему в морду. Медведь уставился на нее в ответ.
— Это он? — уголком рта процедила жрица Синяптук. — Жрица Кыыс, вы ж его знаете — он это?
— Я его знаю в лицо! — приземляясь за спиной у Синяптук, буркнула Кыыс. — А не, простите, в морду!
