Князь Мстислав Киевский вместе со своим воеводой наблюдал с холма за происходящим. Выражение его лица то и дело менялось. То волнение, то почти свирепая радость, то сомнение. Но вот лицо князя помрачнело.
– Что это? – крикнул он, обращаясь то ли к воеводе, то ли ко всей своей дружине. – Смотрите, что же это?! Князь Галицкий, похоже, один бьётся со своей ратью! Другие-то наши князья в бой не вступают… Чего они ждут, а?! Чего?!
– Боятся голову сложить! – мрачно изрёк воевода. – Ну что, князь, скачем? Пора!
– Погоди! – тут же осадил воеводу Мстислав Романович. – В самое месиво попадём! Выждем, пока князь Галицкий отступит и место освободится.
– Он не отступит, пока у его рати останется хоть капля сил, чтобы драться! – воскликнул один из киевских дружинников. – Что же, мы их бросим?!
На лице князя киевского гнев сменился бессильной яростью.
В это же время князь Мстислав Удалой отчаянно рубился в самой гуще сечи. Оглядываясь, он тоже увидел, что никто не спешит ему на помощь.
– И где князья-то наши?! – крикнул он своим дружинникам. – А половецкая конница где?!
– Вон они скачут! – отозвался один из его воинов, тоже занятый отчаянной битвой. – Только, кажется, половцы не на татар скачут, а от татар!
Это было действительно так. Половецкая конница, приняв первый же удар татарской конницы, не выдержала этого удара. Почти сразу половцы обратились в беспорядочное бегство. Не выбирая пути, они неслись по равнине, в конце концов налетая на и без того смешавшиеся ряды галицкой дружины. Их кони сбивали ратников Мстислава Удалого, калеча иных из них, сминая их в отчаянном бегстве.
Ряды русских начали отступать. Теперь на поле брани было уже очень много окровавленных мёртвых тел. Русские ещё сражались, но гибли десятками. Некоторым воинам – упавшим, раненым – татарские всадники с ходу набрасывали на шею арканы, волокли по земле, кого-то скручивали и привязывали к сёдлам.
Разрозненные части дружин ещё пытались оказывать сопротивление, но на них налетали конные отряды врагов и, разбивая ряды, сокрушали.
Князь Киевский с холма по-прежнему смотрел на поле брани. Он так и не вступил в бой.
– Ну что же? – почти с яростью спросил воевода Евстафий. – Если теперь в битву идти, то только уж погибать, чтобы сраму не имати… Дозволь, княже?
– Куда? – с яростным отчаянием воскликнул князь киевский. – Мы уже почти смяты…
– Мы-то с тобою целы, княже! – без осуждения, спокойно возразил воевода. – Я не зову в бой дружину, я прошу отпустить меня одного. Отпускаешь?
Но Мстислав Киевский молчал.
– Отпускаешь? – повторил Евстафий.
И вновь натолкнувшись на молчание, перекрестился и пустил коня вскачь, спеша спуститься с холма.
Сверху Мстиславу было видно, как воевода влетает на поле битвы, как рубится, сокрушая многих и многих врагов, как падает, пронзённый несколькими вражескими копьями.
Евстафий лежал среди груд мёртвых тел, припав щекой и окровавленной бородой к упавшей много раньше хоругви. Его спокойное лицо словно сияло на фоне светлого лика Христа.
Князь Киевский обернулся к своей дружине.
– Братья! – Он возвысил голос, но внезапно охрип. – Мы уже ничем не поможем нашим… Отступаем!
– Некуда, княже! – отозвался один из дружинников. – Мы промедлили, и враги нас окружили…
Князь задохнулся от ярости.
– Мы не подготовили пути к отступлению! – вскрикнул он, лишь теперь понимая, что дал поймать себя в ловушку. – Воин, ко мне! Рубите рощу! Строим тын, укрепляемся! Легко они нас не возьмут!
В это же время, отбиваясь от наседающих на них татар, князь Мстислав Удалой и несколько десятков его дружинников сумели прорваться к сверкающей неподалёку реке. Это был Днепр.
– Живей, живей, князь! – закричал один из его воинов. – Доберёмся до лодий, живы будем. Татарам плавать не на чем!
Князь Мстислав Мстиславович, хотя и не единожды раненный, продолжал отчаянно биться.
Вот русские уже на берегу. Князь и несколько дружинников с разбега вскакивают в свои ладьи и вёслами отталкивают их от берега. Другие следуют за ними.
Ладьи уже отошли почти к середине реки, когда их догнали клубы дыма.
Галицкий князь Мстислав Удалой обернулся и увидал, что несколько его воинов поджигают оставшиеся ладьи, а другим прорубают днища.
