«Его акцент сразу давал понять, что за человек перед вами, — вспоминает Джордж Ланч — между прочим, сам большой любитель покрасоваться на публике и один из нескольких знаменитых рестораторов, прошедших у Филиппа отличную школу. — Вы слышали французские обертоны и английские обертоны вперемешку с американскими вкраплениями, и все это вместе взятое служило для него как бы основой для соуса».
Филипп открыл для Грейс мир изысканных лакомств и еще более тонких вин, как бы продолжив традицию дяди Джорджа с его утонченными обедами. Еда, которой Ма Келли потчевала семью на Генри-авеню, была простой и обильной, чем-то напоминала стряпню немецкого крестьянского подворья. Кровяная колбаса с печеными яблоками были с детства любимым блюдом Грейс. Теперь же она училась разбираться в паштетах и французских винах. Помимо шампанского Мартин Рискин послушно таскал в «Манхэттен-Хаус» бутылки «Шато Марго» и другие premiers crus,[7] о которых он сам мог только мечтать.
Дон Ричардсон догадался о том, в какие выси метит его подружка, по той внезапной фамильярности, с которой она бросалась знаменитыми именами и ценами на дорогие удовольствия. Ричардсон нашел все это ужасно непривлекательным и с насмешкой отзывался об «этом метрдотеле». Он представить себе не мог, что отношения Грейс о Филиппом могут перерасти в нечто серьезное. Однако в своем офисе на верхних этажах «Уолдорф-Астории», сидя за поздним ужином, Шарль Орель отзывался о Филиппе и Грейс совершенно иначе.
— Он совершенно влюблен в нее, — говорил он Мартину Рискину. — И они хотят пожениться.
У Филиппа словно снова выросли крылья. Незадолго до этого он порвал со своей второй женой, автором кулинарных книг Поппи Кэннон; Грейс же, со своей стороны, уже успела порядком охладеть к своим планам совместной работы с Доном в Филадельфии. Брак с Филиппом сулил ей совершенно восхитительную роль светской львицы Нью-Йорка. Грейс уже видела, как ее имя мелькает в колонках светской хроники наряду с именем ее новой подружки Элизы Максвелл, видела, как она сама будет развлекать таких знаменитостей, как Коул Портер и члены элитарного «Лукуллова кружка». Этот частный клуб тоже был детищем Филиппа, который организовал его для клиентов «Уолдорф-Астории». Вот почему Грейс считала, что для нее, как для начинающей актрисы, было бы неплохо подняться на несколько ступенек выше — в мир светского лоска и новых связей.
Однако ее отец даже слышать об этом не хотел.
— Все дело в ее папаше, — докладывал Шарль Орель на одном из полуночных бдений в отеле. — Он не допустит этого. Бедный Филипп! Ему сейчас никак не позавидуешь.
Джек Келли считал для себя непозволительным выдать дочь за дважды разведенного мужчину, который, к тому же, заведовал банкетами. Джек сердито сказал дочери, чтобы та впредь даже заикнуться не смела при нем о подобном браке. Как вспоминает Джордж Ланч, старший Келли, услышав об этой затее, был готов «крушить все вокруг себя».
Этим был поставлен крест на надеждах Грейс превратиться в миссис Клодиус Шарль Филипп, хотя она по-прежнему продолжала встречаться со своим новым возлюбленным (точно так же, как она по-прежнему встречалась с доном Ричардсоном), не переставая надеяться, что все еще, может, уладится само собой, и не желая терять друга.
Грейс с самого детства не умела и не любила обострять отношения с кем бы то ни было, и поэтому ей было трудно заканчивать свои романы. Она предпочитала, чтобы ее друг или же, что случалось гораздо чаще, отец брали на себя этот решающий шаг.
В пьесе Джорджа Келли «Роковая слабость» рассказывается история женщины, которая обожала свадьбы, и наверняка у Джека Келли подчас возникала мысль, что его дочь Грейс подвержена такой же или весьма поножей слабости. И дело вовсе не в том, что Грейс легко теряла голову от мужчин. Нет, ей просто искренне хотелось выйти замуж — даже несмотря на то, что все ее кавалеры как один явно не годились ей в мужья. По его же собственному признанию, Дон Ричардсон никогда не мечтал об уютном семейном гнездышке, а отчаянные замашки Филиппа вскоре довели счет его бракам до четырех и в конечном итоге вылились в ряд неудавшихся скандальных афер. В довершение ко всему Филипп был привлечен к судебной ответственности за неуплату налогов, что и послужило поводом к бесславному концу его карьеры в «Уолдорфе» в 1959 году.
