К стоящему в растерянности у входа в ресторанный зал Одиссею подошла потёртая жизнью дама лет сорока.
— Шо будэтэ заказваты?
Одиссей почесал затылок.
— А поужинать у вас можно? В смысле — не выпить, а просто поесть?
Ответ посетителя явно загнал даму в мыслительный ступор. Минуты три она что-то соображала — а затем неуверенно ответила:
— Хиба пельменей зробыты?
Одиссей облегченно вздохнул.
— Отлично! Пельменей, какого-нибудь салата, мясной нарезки, и пива. "Оболонь" у вас есть?
— Е. Проходьте ось за тий столик, зарэ всэ зробымо.
Подошедшая через несколько минут официантка спросила у обстоятельно усевшегося за указанным столиком Одиссея:
— Вам пельмени якые?
— А якие е?
— З курячьим мьясом мы сами робымо — воны дорожшы, двонадцать грывэнь; е заморожены, фабрычны — по дэвьять.
— А якие кращи?
Девица улыбнулась.
— Кращи наши. Мы их и сами емо!
— Тогда — две порции ваших, саморобленных. Салатики какие-нибудь у вас есть?
— Можэмо наризаты капусты з гуркамы.
— Добре. И какой-нибудь ветчины с колбасой — нарежете? И пива — две бутылочки "Оболони", только, если можно, очччень холодного?
Девица всё записала, молча кивнула — и растворилась в ресторанном мраке. Хм, странные у них тут, однако, традиции гостеприимства…
Тут разговор, ведущийся за соседним столиком, вдруг очень и очень заинтересовал Одиссея. Да так, что он как-то неожиданно перестал думать о еде, а весь обратился в слух. И, пока на кухне обстоятельно варили для него пельмени, резали салат и ветчину — он успел понять, что парочка, сидящая по правую руку в шаге от него — работники кременчугской кондитерской фабрики. Мужчина, по ходу разговора, был технологом или кем-то вроде этого, дама же трудилась на ниве сбыта произведенной подчинёнными её визави карамели. Разговор шёл о каких-то сугубо местечковых интригах и проблемах (которые, надо сказать, были Одиссею глубоко до фонаря), и время от времени прерывался жизнерадостным "Ну що, выпьемо?"
Вы-то мне, голубчики, как раз таки и нужны, вот именно с вами мне и хотелось бы пообщаться! Но как умудриться задать несколько вопросов парочке, которая со всей очевидностью жаждет дойти до необходимой кондиции в области алкогольного опьянения (дабы затем, насколько понимал в этом деле Одиссей, предаться разнузданному сексу), и вряд ли будет рада постороннему вмешательству в свои интимные разговоры? Продемонстрировав своё безусловное уважение. Как оное демонстрируется на просторах некогда нерушимого Союза? Проставлением выпивки!
Одиссей поймал чуть не за фалду пробегавшего официанта, поманил его пальцем — и спросил почти интимно:
— Какой у вас есть хороший коньяк? До двухсот гривен?
Халдей подумал секунду, затем уверенно ответил:
— "Борисфен". Сто восемьдесят восемь гривен за бутылку ноль семь.
Одиссей кивнул.
— Вот её и подай во-о-он той парочке. Скажешь — от меня! — И Одиссей протянул официанту два портрета Тараса Шевченко: — Сдачи не надо!
Демонстрация Одиссеем невиданной щедрости немедля дала свой результат — через официанта парочка передала ему приглашение погостить за их столиком, подкреплённое, к тому же, активными жестами со стороны уже изрядно выпившего технолога. Одиссей решил себя долго не уговаривать — тут не до церемоний! Надо успеть по максимуму выпотрошить эту парочку — до того, как они перестанут начисто вязать лыко под воздействием дармового коньяка. Выпотрошить, разумеется, информационно — ибо не было сейчас на земле для Одиссея информации желаннее, чем повесть о грузе в двадцать тонн арахиса, который, по всем раскладам, уже давно должен был прибыть на гостеприимную кременчугскую землю и осесть (предположительно) на складе Кременчугской кондитерской фабрики.
После обязательных к выполнению условностей и формальных расспросов — "кто, куда, откуда и зачем" — Одиссей решил брать быка за рога.
— Послушай, Петро! — после неизбежного брудершафта с обоими работниками кондитерки они были на "ты", и Одиссей старательно придерживался этого modus vivendi. — Послушай, а могу я у вас на фабрике прикупить арахиса? Тонны с три?
Посмотрел на сладкую парочку — и наткнулся на две пары непонимающих глаз. Однако!
