Во дворе росли простые полевые цветы, плодовые деревья.
— Матушка ухаживает! — объяснил пономарь эту оставшуюся роскошь.
По скрипучим ступенькам они прошли в дом. Небольшая простая горница. В углу комод. У стенки старинная металлическая кровать с пружинной сеткой. На ней покрывало. И горка подушек в белых вышитых наволочках. В середине стол. Около него бог весть как попавшее сюда плетеное кресло. И старинный допотопный телевизор на тумбочке. Экран закрывала цветастая салфетка.
Похоже, тут ничего не менялось полсотни лет. Только добавлялись какие-то новые вещи взамен устаревших и вышедших из строя.
На стенах висели черно-белые фотографии. Лихие чубатые казаки опираются на сабли. Казачки, одетые по моде тех далеких лет. Дети с вытаращенными глазами, чумазые, но довольные.
— Ну, вы пока располагайтесь, отец Анатолий! — сказал Прохор. — А я пойду распоряжусь.
Ну, что ему было сказать по этому поводу? Он и начал располагаться.
Поставил свой чемоданчик в угол и, стащив с себя подрясник, прилег на кровать. И только сейчас почувствовал, как страшно устал от дороги, от жаркого дня. И, наверное, от всей своей кажущейся ему сейчас такой долгой-долгой жизни.
Он как-то незаметно придремал. И проснулся от того, что хлопнула входная дверь. Это опять на пороге комнаты явился Прохор. Он принес обед в кастрюльках:
— Матушка Улита прислала! — сообщил пономарь о происхождении еды. И, не спрашивая ничего, принялся расставлять на столе тарелки и кастрюльки. — Батюшка Петр наказал ей кормить вас. Пока он не вернется из госпиталя.
Ну, что ж, отец Анатолий — человек, уже привыкший к милости Божией. Он предложил присесть и откушать, чем Бог послал, и пономарю. Но тот отказался, сказав, что уже пообедал. Так что огурцы, помидоры, толченую картошку с котлетой он съел сам.
Потом снова прилег. И задумался. Вспомнил свое обещание молодым. И крякнул:
— Эх ты ж!
Прохор, собиравший посуду в узелок, чтобы отнести по назначению, обеспокоился:
— Что-то не так?
— Да это я о своем, о девичьем.
Действительно, не объяснять же, что он обещал обвенчать молодых. И рассчитывал в этом деле на отца Петра. Потому что в нашей церкви не принято, чтобы монахи венчали. Они ведь дают обет. А, стало быть, сами к таинству брака не причастны. А тут такая незадача. Петр отбыл.
Хотя в особых случаях, при отсутствии батюшки, венчать и им не возбраняется. Значит все-таки придется самому…
С утра пораньше пономарь Прохор, обмахнувшись для порядка несколько раз щепотью, принялся трезвонить в колокола, собирая народ на богослужение. Мелодичный колокольный звон волнами наплывал на окрестности, глох в сосновых рощах, отражался от окон куреней, тонул в темных водах реки.
Звонил он долго. Но народ, видимо, занятый своими земными делами, в храм идти не торопился.
Отец Анатолий, стоявший в ожидании народных масс на паперти в полном облачении, так никого и не дождался.
Спустившийся со звонницы пономарь на это сокрушенно заметил:
— Звони не звони! Кроме матушки Улиты никто не придет!
Видимо, он знал, что говорит. Потому что действительно через какое-то время на дороге показалась одинокая фигура женщины, одетой «по-церковному» — в длинную юбку до пят, кофточку с закрытыми плечами и белый, плотно завязанный у подбородка платок.
Отец Петр тощ и высох, как былинка, а матушка Улита — полная, дебелая женщина с оплывшими, видимо, когда-то в молодости соблазнительными формами.
— Благословите, батюшка! — привычно сказала она отцу Анатолию, посмотрев на него через очки внимательными любопытствующими глазами.
А благословившись, спросила заботливо:
— Как спалось на новом месте?
Отец Анатолий поблагодарил ее за хлеб насущный. И, взойдя в храм, начал литургию.
Службу вел обстоятельно. Все делал как положено. И в результате взмокший от такого рвения пономарь Прохор после окончания богослужения даже спросил его с некоторой долей укоризны и недоумения: что ж, мол, так стараться, напрягаться, когда в храме всего один человек? Можно было бы и сократить службу раза в три.
На что отец Анатолий ему сурово ответствовал:
— А я не для людей служу, а для Бога!
