— Не плачь, жена. Все будет хорошо, — Зеев встал, положил руки на колени Рохели, потом обнял ее за талию. — Ах, Рохель, что бы я без тебя делал? Если бы с тобой что-то случилось, я бы просто не смог дальше жить. Я бы умер. Ты жена моя, моя дорогая жена.
— А мои руки, Зеев? Ты сказал, что я пришла к тебе только с моими руками…
В иное время Рохель попросила бы у мужа прощения, рассказала бы ему все — начиная с того самого момента, когда она улыбнулась Йоселю, стоя в дверях. Да, она рассказала бы ему все.
— Не надо ничего говорить, — Зеев нежно приложил ладонь к ее губам. — Помолчи. Когда я увидел, как этот голем тебя несет, я подумал, что ты умерла.
— Зеев…
Закрыв глаза, Рохель увидела себя незамужней — или, каким-то загадочным образом, более чем замужней, женщиной по ту сторону детства и семейных забот, как будто через прикосновения Йоселем переняла часть его стати, сделалась больше и одновременно незаметнее. Йосель заставил Рохель почувствовать себя взрослой женщиной. И в то же самое время он дал ей, сохранившей лишь самое туманное воспоминание о детстве, возможность обрести отца, своего единственно возможного отца. Рохель видела, как Йосель держит ее за руку, огромный как скала рядом с ней, и ведет ее по дороге, а Египет остается далеко позади.
Зеев, ее муж, был достаточно добр, что на ней женился, размышляла Рохель. Он относится к ней благородно и с любовью, но выбрал ее не ради нее самой. Рохель не имела к своему замужеству никакого отношения, и Зеев тоже, равно как и к ней самой. Она просто его жена. Рохель ничего не могла с этим поделать, но ее тело никакого влечения к Зееву не испытывало. Даже напротив. А Зеев просто исполнял супружеские обязанности. И если бы ему все-таки довелось стать отцом, он стал бы отцом, до последней буквы исполняющим свой семейный долг.
— Зеев…
— Выслушай меня, Рохель. Ты для меня драгоценней всего на свете. Если ты сможешь в это поверить, ты будешь счастлива.
А Йосель во внутреннем дворе дома раввина снова разжег костер под котлом для стирки, погрузил туда грязную одежду — детские пеленки, юбки дочерей раввина, брюки и рубахи его зятьев, маленькие платьица Фейгеле. Затем он тщательно прополоскал все в стоящем поблизости чане с чистой водой, короткой палкой помешивая каждое одеяние. Снова прополоскав одежду в кипящей воде, Йосель отжал ее и аккуратно развесил сушиться вдоль стены. От белья поднимались клубы пара, словно от горячих кусков мяса, выуженных из почти готового рагу. Закончив со стиркой, он уселся в дверном проходе и несколько часов глазел на коричневую юбку Перл, передники, все, чем его семья прикрывала свою наготу. Но видел он только Рохель, ее алебастровые груди, нежную впадинку ее живота. Лишенный языка, Йосель не ощутил вкуса ее кожи, зато до сих пор чувствовал запах Рохели у себя на ладонях — хотя стирал долго и кропотливо.
