— Последние его слова были к Кеплеру. «Пожалуйста, не думай, будто я зря прожил жизнь».
Киракос закрыл глаза. Ему пришлось прислонить голову к плечу своего русского слуги.
— Пусть не покажется, будто я зря прожил жизнь, — повторил врач.
— Вам опять плохо? — спросил Сергей.
— Глаза. Глаза что-то болят. Пожалуйста, помоги мне, Сергей.
Они медленно прошли обратно к кровати, и Сергей помог Киракосу лечь.
— Кеплер теперь придворный математик.
— Славная честь. Надеюсь, он поможет бедняге получать хоть немного жалованья. Браге умирает, а я живу. Мальчик живет, но… Стража не нашла Ди?
— Не нашла, хозяин.
— Не хозяин. Киракос. Как думаешь, возможно, теперь, когда мне полегчало, мы сможем выпить немного вина?
— Возможно, через день… Киракос. Возможно, через день-другой.
— Да. Ты совершенно прав. Мягкий хлеб, инжир, чашка миндальных орехов. И еще одно. Ты сам знаешь, Сергей, что мне действительно по вкусу, хотя никогда этого не пробовал. Но этот напиток способен разбудить мертвеца и сделать жизнь достойной того, чтобы ее прожить. Кофе. Кофе. В моей стране мы ежедневно его пьем, даже чаще, большими чашками. А еще можно зайти в кофейню вроде местных трактиров, сесть на низкий табурет и откинуться на подушки. Можно вести беседы, играть в шахматы, пить кофе с разными сластями. Может ли быть что-то приятнее? Воистину это почти рай на земле.
Киракос потянул за шнурок колокольчика у своей постели, вызывая слуг.
— И мы, конечно, должны туда отправиться. В Стамбул.
— А это далеко?
— Если место благотворно и безопасно, Сергей, оно не бывает слишком далеко. Если оно благотворно и безопасно, нет ничего невозможного. Но ты должен еще кое-что мне рассказать. Итак, все они сидят за обеденными столами на праздновании дня рождения. Могу представить себе этого венценосного глупца императора. Как он одной рукой обнимает тарелку, словно у тарелки есть ноги и она от него убежит, если он только ее не очистит в ближайший миг.
Тут в комнату вошел слуга:
— Вы звали, господин?
— Да. Две больших чашки кофе, блюдо винограда, хлеб с маслом, инжир и финики, миндаль.
Едва дверь за слугой закрылась, Сергей подхватил нить рассказа.
— Там, на пиру, актеры играют представление, а музыканты — мелодии, тра-ля-ля. Все время подносят вино и еду с кухни и из погребов: вверх-вниз, вниз-вверх, туда-сюда, туда-сюда. На столе у императора золотая посуда, всем остальным подают на серебряной.
— Да-да. Самоцветы на каждом пальце, дорогой мех на каждом плаще… дамы в своих широченных юбках подобны лилиям. Меня от одного их вида тошнит.
— И туда приносят такую большую птицу, на которой по-прежнему есть все перья, роскошные.
— Несчастный павлин. А ты, Сергей, где все это время находишься?
— Сперва я на кухне — поглядеть, нет ли там какой-то еды, которая бы вам пригодилась. Какой-нибудь каши, скажем, овсяной, сваренной на молоке. Чего-нибудь такого, что проскочит вам в горло, что не придется жевать, — и тут я вдруг слышу над головой звуки, как будто дикие кони несутся по степи. Татары. Казаки. Вся земля дрожит от топота копыт. Я скачу вверх по лестнице, перепрыгиваю через ступеньки и что вижу? Женщины визжат. Мужчины выхватывают мечи.
— Хорошо, хорошо, мне это нравится. Итак, Ди и Келли не смогли убить императора даже ради спасения собственных шкур.
Сергей был взволнован, раскраснелся, захваченный собственным рассказом. Впервые за все это время Киракос отметил, что малый довольно красив.
— Надо бы раздобыть тебе новую одежду, Сергей, славные сапоги и сводить тебя к цирюльнику, — проговорил он. — Сапожник в Юденштадте и его жена, как я понимаю, могут сшить превосходную одежду и крепкую обувь.
— Сапожник и его жена, хозяин, они…
— Киракос, Сергей. Какой славный нынче воздух. Ты любишь лето? А видел ли меня кто-нибудь, кроме Йеппа?
— Человек, который носит твои донесения.
— Ты знаешь про человека, который носит мои донесения?
— Да.
— Что еще ты знаешь, Сергей?
— Знаю про шелковый шнурок.
— Ах да… — Киракос невольно потер шею. — Пожалуй, пусть лучше это все-таки будет не Стамбул. Ладно, давай пока что оставим эту тему. Ты говорил, что сапожник и его жена…
