— Мы будем оплакивать нашу утрату, — из глаз раввина текли слезы. — Подумать только, до чего я дожил! Майзель, лучший из людей, и маленький мальчик, который спасал свою мать!
— Раввин устал. Пожалуй, фрау, вам лучше будет покинуть комнату, пока я буду зашивать рану.
— Я совершенно определенно никуда не уйду.
— Перл, — простонал раввин. — Хватит, достаточно. Майзель, из всех остальных именно Майзель. Почему Майзель, Перл?
— А почему вообще кто-то, Йегуда? Кто из нас заслуживает смерти?
— Иглу, Сергей.
— Вот игла.
— Продень в нее нить.
— Продел.
Несколько месяцев назад точно так же он зашивал кисть императору. Теперь — эта тонкая старческая рука. Киракос зашивал, накладывая аккуратные стежочки, чтобы на разорванной плоти не осталось потом уродливого красного шрама.
— Ну вот, — сказал Киракос, выпрямляя спину. — Император хочет знать, что будет с секретом после того, как несколько евреев погибли.
— Разве вы не видите, что рабби устал? — спросила Перл. — Вы сами только что сказали, что ему нужен покой.
— Император хочет знать, что будет с секретом теперь, когда несколько евреев погибли, — терпеливо повторил Киракос. — Я ничего не могу поделать. Я должен спросить. Он велел мне спросить.
— Вон, — сказала Перл, указывая пальцем на дверь. — Вон отсюда.
— Вы оба — вы, рабби, и голем — должны явиться в замок, чтобы оценить потерю необходимых слов. Я говорю от имени императора, не от своего.
— В самом деле? Может, вы вообще всегда говорите от имени императора и никогда от своего? — осведомилась Перл.
— Император только что спас ваше маленькое гетто, рабби. Вашей жене следует хорошенько это запомнить.
С этими словами Киракос поклонился и ушел в сопровождении своего молчаливого помощника.
— Они завернули за угол, — сообщил Кеплер. — Они у ворот, проходят ворота, уже на улице, все, уходят.
— Теперь императору потребуются все слова, — произнес рабби Ливо.
— С бабочками все идет превосходно, — с надеждой произнес Кеплер.
— Да, с бабочками все просто замечательно, — согласился Карел.
— Как бы замечательно с ними ни шло, — заметила Перл, — вечно они жить не будут.
— Нам следует дать вам отдохнуть, рабби. — Кеплер взял Карела на руки.
Перл пошла вперед вниз по лестнице, а за ней направился Кеплер с Карелом на руках.
— Когда в следующий раз поднимешься, Перл, — крикнул им вслед раввин, — принеси мне немного куриного бульона.
— Да-да, конечно!
Но прежде чем открыть входную дверь, Перл повернулась к двум друзьям и прошептала:
— Найдите Рохель. Она куда-то пропала.
Похороны павших состоялись, согласно Завету, как можно ближе ко дню смерти перед закатом. Похоронное общество — Хевра Кадиша — трудилось всю ночь после сражения, весь следующий день и вторую ночь. Богатые, бедные — все погибшие, включая Майзеля, самого богатого человека в Юденштадте, если не во всей Праге, удостоились одинаковых похорон, каково бы не было их положение. Каждого омыли в воде, в которой было размешано яйцо — символ начала и конца жизни. Ногти были обработаны палочками, волосы причесаны и убраны. Затем всех одели в рубашки, нижнее белье, полотняные саваны с воротниками. Вся погребальная одежда была белой. Гробы, из шести досок, были поставлены на солому, и за ними велся тщательный присмотр.
Рабби Ливо, сгорбленный, с повязкой на плече, провел похоронную службу и начал читать молитву: «Все, что ни делается Всемогущим, все к лучшему», пока гробы — из свежей сосновой древесины — опускались в могилы. Все скорбящие, которым одолжили рубашки, бросили в могилы три полных лопаты земли. А в похоронном зале был произнесен кадиш. Всю неделю ближайшим родственникам предстояло соблюдать шиву, сидя на полу.
А рабби пришлось заняться поисками Рохели. Карел разъезжал на своей телеге, Кеплер ходил по всему городу, оба расспрашивали о ней, но тщетно. Страшно подумать, что могло случиться с одинокой еврейкой, совершенно беззащитной, на улицах города. Кто-то предположил — деликатно и неохотно, что Рохель Вернер ранена и лежит где-то в пределах Юденштадта. Однако тщательный осмотр домов, проулков и даже туннелей Юденштадта ничего не дал. И наконец стало ясно, что Рохель могла так и не вернуться из Петржинского леса. Ибо дочери раввина все-таки вспомнили о крови на юбке Рохели и о том, как она еле-еле ковыляла позади.
