— Если бы я тебя оставил даже на ночь, квартиры бы уже не получить. Им не надо знать, что ты — друг.
Кирка числился в штабе, жил у Аркадия — они готовили к печати сборник научных работ хирургов Пятой армии. Способный, черт, все получается. За машинку только сел и как стучит: «Я же — пианист!»
Меня определили старшим ординатором в травматологическом отделении окружного госпиталя. Работы немного, дело — подчиненное, ответственности никакой. Через месяц нам дали комнату. Почти каждый день ходили в гости к Бочарову. И разговоры, разговоры с Киркой.
Очаровывал — был у него к этому талант, очаровывать: санитарку, академика, кого угодно.
«Сын персидского подданного». Отец — армянин, мелкий ростовский коммерсант, уехал в Иран вскоре после белых, оставил жену с двумя детьми без всяких средств на попечение родственников. Бедствовали. Много рассказывал о школе: был тесный кружок умников. Среди них — А. И. Солженицын. В 43-м попал на фронт к Аркадию. Быстро выдвинулся до ведущего хирурга медсанбата. Работал отлично.
Образование у Кирки было шире моего, кончал всякие вечерние курсы и институты. Сыпал цитатами из классиков, как из мешка.
После того как от Аркаши уехала одна, скажем так, знакомая, Кирка вел все хозяйство. Помню, Лида пекла пирог, ставилась минимальная выпивка, и мы очень хорошо проводили время вчетвером. Главный разговор — о войне. Но уже строили планы на мирную работу и на науку.
Сборник трудов они закончили, но так и не напечатали. В июне мы втроем поехали в Москву. Лида — уже свободная — кончать пединститут, Киру обещали демобилизовать, а я — в отпуск и к Юдину — за протекцией. (Аркаша — один из трех старших ассистентов Юдина и даже будто бы — любимый, написал письмо и просил за меня. Без блата демобилизовываться молодому врачу на Востоке было немыслимо.)
Страна дышала особым воздухом: облегчение, мир внешний и внутренний. Аресты тридцатых годов заслонились потерями войны. Имя вождя сияло, рапорты заводов и республик «дорогому и любимому» печатались в каждой газете, и к этому как-то все притерпелись. О новых репрессиях ничего не было слышно. Объявили грандиозный план восстановления страны. Профессорам удвоили зарплату.
ВОСПОМИНАНИЯ
Запомнилась дорога с Дальнего Востока. Переполненный вагон. Поезд брали штурмом, с помощью солдат. Одна полка на троих. 12 дней, долгие остановки на станциях, очереди у будок «Кипяток», скудные пристанционные базарчики, оборванные дети с ведерочками из консервных банок: «Подайте, дяденька!» Перонные уборные со сплошь исписанными стенами. След миллионной армии, что прокатилась на восток и назад.
Когда после месяца отпуска я приехал в Москву, Кира уже работал в институте Склифосовского, женился. Тесть его демобилизовал. Блат выше Совнаркома.
Кабинет Юдина. Сергей Сергеевич только что пришел после операции. Клеенчатый фартук с капельками крови висел у двери.
— Вот это Коля Амосов, ближайший ученик и друг Аркадия Алексеевича…
Довольно безразличный взгляд. Взял письмо, прочитал.
— Не могу вам помочь. Мне еще самого Аркашу надо добыть. Возможности мои ограничены…
Ну что ж. Значит, так и будет. Не обиделся. В жизни ни разу по знакомству не пробивался. Как все, так и я. Будем служить.
С тем и ушли.
Мы с Лидой ночевали у Кати Яковлевой — медсестры из нашего госпиталя. Двухэтажный деревянный дом на Таганской улице, настолько дряхлый, что стены подперты бревнами. (Теперь его уже нет — искал.) Но квартира в полуподвале уютная по моим тогдашним стандартам.
Ночью меня осенила идея: а что, если использовать мой второй — инженерный — диплом? Организовалось новое Министерство медицинской промышленности, инженеров нет, а я — с двойным образованием. Не хотелось, но снова пошел к Юдину. Рассказал идею. Он сразу же загорелся:
— К Третьякову, к министру!
Вышли во двор, выгнал из гаража машину, усадил. (Теперь могу похвастать: сам Юдин меня возил на машине. Помню — немецкая, бежевого цвета, открытая.)
Мимо швейцара, контроля, почти бегом, прямо в кабинет к министру.
— Вот (не помню имени-отчества), я вам привез инженера и хирурга. Для вас — просто клад! Помогите, и будем его использовать пополам!
