Книга небес и ада - страница 33

Р. Ф. Бертон. «Книга тысячи и одной ночи», X, 130

Никто из тех, кто услаждается в аду, не может иметь части в наслаждениях неба. Один человек, который до того, как умереть, уверовал в мгновенное спасение, добился, чтобы Всеблагое провидение заменило ему адскую усладу наслаждением небесным, и Господь разрешил ангелам, истребив в этом духе дьявольское наслаждение, вознести его на небеса. Но та, первая услада составляла всю любовь, всю сущность его жизни; дух этот обмер, остался бесчувствен и недвижим; чтобы вернуть его к жизни, пришлось опять вселить в него адскую усладу. Он немедленно удрал в ад и сказал, что перед тем, как потерять сознание, испытал ужасающее чувство, которое невозможно выразить. Правду говорят на небесах: легче филина превратить в горлинку или змею в агнца, чем злобного духа – в ангела.

Эмануэль Сведенборг. «Ангельская мудрость Божественного провидения», параграф 338 (1764)

Inferim, подземелье; народы, которые погребали своих мертвецов, клали их под землю; душа их, следственно, оставалась с ними. Таковы были первая физика и первая метафизика египтян и греков.

Индийцы, народ гораздо более древний, изобрели хитроумный догмат метемпсихоза и никогда не полагали, будто души их находятся под землей.

Японцы, корейцы, китайцы, обитатели бескрайних равнин Восточной и Западной Татарии не ведали ничего о философии подземелья.

Греки со временем сотворили из подземелья обширное царство и щедрой рукой подарили его Плутону[140] и супруге оного Прозерпине.[141] Им предоставили троих государственных советников, трех ключниц, называемых пуриями, трех парок, прядущих, ссучивающих и перерезающих нить человеческой жизни; и поскольку у всякого античного героя был свой пес, чтобы охранять дверь, Плутону тоже выделили громадного зверя с тремя головами; счет тогда шел на тройки. Трое государственных советников, Минос, Эак и Радамант, так разделили свои обязанности: первый судил в Греции, второй – в Малой Азии (ибо Великой Азии греки тогда еще не знали), а третьему досталась Европа.

Поэты, придумав ад, первыми принялись насмехаться над ним. В «Энеиде» Вергилий говорит об аде серьезно, поскольку серьезность подобает избранному им сюжету, а в «Георгиках» тон его презрителен (II, стих 490 и след.):

В римском театре декламировали такие вот стихи из «Троянок»[143] (хор из II акта), и сорок тысяч зрителей рукоплескали им:

Лукреций, Гораций выражались с такой же определенностью; Цицерон, Сенека говорили то же самое в двадцати местах. Великий император Марк Аврелий[145] рассуждает еще философичней: «Тот, кто боится смерти, боится либо потерять все свои чувства, либо испытать другие ощущения. Но если ты лишен твоих чувств, ты не подвержен больше ни боли, ни лишениям; если же чувства твои иной природы, то и ты сам – иное существо».

На это рассуждение языческой философии было нечего возразить. Однако же из-за противоречия, присущего человеческому роду, ключевого, наверное, для нашей природы, в то же самое время, когда Цицерон заявлял публично: «Ни одна старуха не верит уже в эту чепуху», Лукреций признавал, что подобные идеи оказывали глубокое впечатление на людей, и считал своей задачей эти идеи искоренить:

Значит, действительно среди простого народа одни смеялись над адом, другие дрожали перед ним. Одни смотрели на Цербера,[147] Фурий,[148] Плутона как на смехотворные побасенки, другие без конца приносили жертвы подземным богам. Все как у нас: