Авторы иудейских законов могли бы в общем и целом ответить: «Должны признаться: мы и в самом деле чересчур невежественны; мы слишком поздно научились писать; народ наш был дикой ордою варваров, которая, признаем и это, около полувека блуждала в необитаемой пустыне; наконец, захватила крошечную страну путем самого отвратительного грабежа и самых омерзительных зверств, о каких только упоминала история. Мы не имели никакого сообщения с цивилизованными народами; как же, по-вашему, могли мы (мы, наиболее земные из всех людей) выработать систему, целиком и полностью духовную?
Слово, означающее „душа", мы используем лишь в значении „жизнь"; и нашего Бога и вестников его, ангелов, мы знаем лишь как телесные существа; различение души и тела, идея посмертной жизни могут возникнуть лишь после долгих размышлений, могут быть плодами лишь крайне утонченной философии. Спросите у готтентотов, у негров, населяющих земли в сто раз более обширные, чем наша, знакомы ли они с загробной жизнью. Мы полагали, что довольно будет убедить наш народ в том, что Бог карает злодеев вплоть до четвертого колена, либо проказой, либо внезапными смертями, либо потерей того немногого, чем могли они владеть».
На эту апологию можно было бы ответить: «Вы придумали систему, смехотворность которой бросается в глаза, ибо злодей, дела которого идут хорошо и семейство которого процветает, обязательно стал бы издеваться над вами».
Апологет иудейского закона тогда ответил бы: «Вы ошибаетесь, ибо на одного преступника, способного рассуждать, приходится сто, которые вовсе не рассуждают. Тот, кто, совершив преступление, не ощутил кары ни на себе, ни на своем сыне, боится за внука. К тому же, если он в эту минуту не страдает от какой-нибудь зловонной язвы, каким мы все весьма подвержены, то заполучит ее через несколько лет: в любой семье не обходится без несчастий, и мы с легкостью можем внушить веру в то, что несчастья эти ниспосланы Божьей рукою, карающей за тайные прегрешения».
Легко было бы возразить на этот ответ, сказав: «Оправдание ваше ничего не стоит, ибо ежедневно случается, что самые честные люди теряют и здоровье, и имущество, и если нет такой семьи, какую не поразило бы несчастье, а несчастья эти – кара Господня, тогда все ваши семьи состоят из мошенников».
Иудейский священник мог бы возразить и на это, он мог бы сказать, что есть несчастья, присущие человеческой природе, а есть другие, нарочно ниспосланные Богом. Но нашему резонеру можно было бы объяснить, насколько смешно полагать, будто лихорадка и заморозки являются то Божьей карой, то природным феноменом.
Наконец, среди иудеев фарисеи и ессеи по-своему признали существование ада; догмат этот перешел уже от греков к римлянам и был воспринят христианами.
Некоторые отцы церкви не верили в вечные муки; им казалось нелепым целую вечность жечь беднягу, укравшего козу. Напрасно говорит Вергилий в шестой книге «Энеиды»:
Напрасно он полагает, будто Тесей навеки прикован к кресту, в чем и заключается его мука. Другие верили, что Тесей – герой, и место его не в аду, а в Элизиуме.
Совсем недавно добрый, честный священник-гугенот проповедовал и писал о том, что и на грешников когда-нибудь снизойдет благодать, что должно быть соответствие между грехом и карой и что минутное прегрешение не может заслуживать бессрочного наказания. Его собратья-священники отвергли сего снисходительного судию; один из них сказал: «Друг мой, я не более вашего верую в вечный ад, но хорошо бы вашей прислуге, вашему портному, даже вашему прокурору в него веровать».
Я бы добавил для иллюстрации этого пассажа небольшое предостережение философам, с порога отрицающим ад в своих писаниях. Я сказал бы им: «Господа, мы не проводим нашу жизнь с Цицероном, Аттиком,[153] Катоном,[154] Марком Аврелием, Эпиктетом,[155] советником Л'Опиталем,[156] Ла Мотом Ле Вайе, Дез Ивето,[157] Рене Декартом, Ньютоном, Локком, не проводим мы ее ни с достопочтенным Бейлем,[158] который свысока смотрел на судьбу, ни с добродетельным, слишком недоверчивым Спинозой, который, не имея ничего, отдал детям Великого Пенсионера де Вита пенсион в триста флоринов, предоставленный ему вельможей де Витом,
