Если бы тропа была шире, захватить Лому, конечно же, было бы труднее, ее жители возвели бы укрепления, но поскольку иной дороги туда, кроме этой тянущейся на многие десятки километров опасной тропы, не было, те полагали, что окруженный горами город неприступен. Как-то один из индейцев сказал: «Давайте нападем на них». И в вигвамах прозвучал одобрительный смех. Лишь орлы, говорили они, видели этот город, где груды изумрудов и золотые изваяния богов; заманчивым показалось высказанное предложение завладеть богатствами, о которых знали лишь орлы.
Предложение исходило от Смеющегося Лица, который собрал тридцать отважных воинов, вооруженных томагавками и луками, и повел их в Лому; в живых остались только четверо, которые везли теперь на муле захваченную добычу. Тут были четыре золотых фигурки богов, сотня изумрудов, пятьдесят два рубина, большой серебряный гонг, два малахитовых сосуда с аметистовыми ручками для курения благовониями во время богослужений, четыре высоких розовых чаши из горного хрусталя, крошечная шкатулка, украшенная двумя бриллиантами, и (о чем они не догадывались) проклятие, написанное на неведомом языке. Умиравший жрец незаметно спрятал листок пергамента среди награбленных вещей.
Они прошли половину пути по узкой, осыпающейся тропе, наступала третья ночь, которая сползала с горных вершин и влекла их к пропасти, третья ночь с тех пор, как они покинули объятую пожаром Лому. Еще три трудных дня, и они с триумфом вернутся домой, но инстинкт подсказывал им: что-то не так. Нам, сидящим дома за закрытыми окнами и задернутыми шторами, жмущимся в ненастье поближе к огню и молящимся в положенное время пред домашними святыми образами, трудно представить такую жуткую ночь, полную проклятий разъяренных языческих богов. То была именно такая ночь. Хотя легкие кучевые облака плыли медленно, в пропасти заунывно завывал ветер, он словно стонал и жаловался, но когда на тропе стали сгущаться сумерки, в голосе его явно послышалась угроза, он звучал все громче и злее, а с наступлением ночи превратился в протяжный вой. Облака то и дело заслоняли звезды, быстро спустился туман, словно кто-то набросил густую пелену, чтобы скрыть всё, и ничего не стало видно.
В промозглой тьме четверо мужчин молились своим тотемам, причудливым деревянным фигурам, что находились далеко отсюда, охраняя родные вигвамы, на лицах которых запляшут отблески костра, когда до их слуха долетят рассказы о славном сражении. Воины стояли на тропе, молились и ожидали знака. Тотем может быть похожим на выдру, индеец будет молиться ему, и, если священный покровитель благосклонен, он непременно подаст ему знак, и тот услышит звук, похожий на плескание выдры, хотя то может оказаться просто звуком осыпающихся камней; распознанный звук — это знак. Тотемами четырех мужчин, находящимися далеко отсюда, были кролик, медведь, цапля и ящерица. Они ждали, но знака не было. Беснующийся в пропасти ветер производил много шумов, но ничто не походило на прыжок кролика, рычание медведя, крик цапли или шуршание ящерицы в траве.
Уже три дня брели они по узкой, осыпающейся тропе
Казалось, ветер упорно твердил им одно и то же, что определенно содержало угрозу. Они еще раз помолились своим тотемам, но знака так и не было. Теперь они уже знали, что у этой ночи больше могущества, чем у далеких и дорогих их сердцу раскрашенных деревянных тотемов, на лицах которых пляшут отблески костров. Было ясно, что ветер говорил им о чем-то ужасном на языке, которого они не понимали. Они вслушались, но ничего не смогли разобрать. По невозмутимым лицам нельзя было догадаться, как сильно хотелось четырем рослым мужчинам очутиться в родных вигвамах, сидеть у костров, слушать рассказы о сражениях, смотреть на милые тотемы, которые прислушивались и улыбались в темноте. По их виду нельзя было догадаться, что они уже знали, что сулит им эта ночь и этот туман.
Так и не дождавшись от своих тотемов ответов или каких-либо знаков, они вытащили из мешка золотые фигурки богов, которые сумели заполучить только когда Лому охватил пожар и все ее защитники погибли. Они поставили их на горную тропу — идолов с большими рубиновыми глазами и изумрудными языками, сидевших, поджав под себя скрещенные ноги, и отошли от них на некоторое расстояние; было похоже, что происходила встреча богов и людей. Они опустились на колени и в ужасную промозглую ночь обратились с молитвой к богам Ломы, с которыми обошлись несправедливо. Потому что теперь они чувствовали их жажду мести и осознавали всю безнадежность своего положения. Четверка богов смеялась над ними, подрагивали их изумрудные языки; индейцы видели это, хотя была непроглядная ночь и густой туман. Четверо мужчин поднялись с колен, решив оставить божков на тропе, но побоялись: вдруг однажды какой-нибудь охотник из их племени натолкнется на них и скажет о Смеющемся Лице: «Он бежал, бросив золотые фигурки богов», а потом продаст золото, вернется богатым и затмит славу Смеющегося Лица и трех его спутников. Они могли бы швырнуть золотых идолов с рубиновыми глазами и изумрудными языками в пропасть, но понимали, что совершили несправедливость по отношению к богам Ломы, и со страхом ожидали возмездия, что настигнет их в этих горах. А потому они снова засунули их в мешок, где лежал также и пергамент с проклятием жреца, о чем им было неведомо, и, погоняя испуганного мула, продолжили путь. До полуночи они шли, не позволяя себе передышки; все темнее и ужаснее становилась ночь, все грознее завывал ветер. Казалось, мул знал о том, что случится, и трясся от страха, ветер тоже знал это, но безотчетное чувство подгоняло четверых рослых мужчин, пытавшихся избежать неминуемого.