— Говорят, странные люди живут в этом городе на Маллингтоне, — сказал один.
— Они словно бы все время путешествуют, — сказал другой.
Затем в таверну вошли еще фермеры, и вскоре все вокруг судачили о странном городе. И тогда (такими уж противоречивыми оказываются подчас наши маленькие пристрастия, желания и капризы, которые нами движут), мне, отправившемуся в дальний путь только чтобы не видеть городов, вдруг страстно захотелось снова оказаться в огромном человеческом улье, среди толпы, и я тотчас решил, что этим же солнечным воскресным утром отправлюсь в Маллингтон и разыщу город, о котором рассказывали столь странные вещи.
Впрочем, судя по тому, что говорили в таверне о Маллингтонской пустоши, она вряд ли была тем местом, где можно что-то найти, даже если искать очень тщательно. Это была обширная возвышенность — унылая, безлюдная и совершенно нехоженая. По словам фермеров, это была самая настоящая, навевающая тоску глушь. В свое время норманны назвали эту местность Мал Лью, затем — Маллинг-таун, и со временем это название превратилось в Маллингтон. (Не представляю, впрочем, что общего могло иметь с городом[5] столь безрадостное место.) Некоторые утверждают также, что еще раньше саксы назвали пустошь Баплас, что, как мне кажется, в переводе означает «скверное место».
Но кроме слухов о прекрасном, чужеземного вида городе, выстроенном целиком из белого мрамора и находящемся где-то на Маллингтонской пустоши, я больше ничего не узнал. Никто из фермеров не видел его своими глазами, только «вроде бы как слышал» о нем, а мои вопросы, вместо того, чтобы поддержать беседу, лишь заставляли их замолкать.
Мне не везло в моих расспросах до вторника, когда я почти дошел до Маллинггона; два дня я двигался по дороге от таверны, где впервые о нем услышал, и вот на горизонте замаячил огромный, похожий на мыс холм, на котором и находилась Маллингтонская пустошь; склон его был покрыт травой, кроме которой там ничего не росло, сама же пустошь сплошь заросла вереском. На карте она была обозначена просто «Пустошь», так как туда все равно никто не ходил, и никто не удосужился дать ей название. Именно там, где чуть в стороне от дороги я впервые увидел мрачную громаду холма, я спросил о мраморном городе у встретившихся мне работников, и они направили меня, — думаю, больше шутки ради, — к старому лингволдскому пастуху. Как я понял из их объяснений, разыскивая отбившуюся от стада овцу, он часто уходил довольно далеко от Лингволда и несколько раз поднимался к границам Маллингтонской пустоши, а возвращаясь из этих экспедиций, разносил по деревням удивительные слухи о городе из белого мрамора с башнями, крыши которых были из чистого золота. И когда я задал им вопрос об этом городе, они рассмеялись и послали меня к лингволдскому пастуху. Впрочем, они все же предупредили меня, что старику не стоит особенно доверять.
И поздним вечером того же дня я увидел крытые травой крыши Лингволда, укрывшегося в тени огромного утеса, который, наподобие Атласа,>{20} держал на своих плечах мили и мили этих пустынных земель, вознося их навстречу небу и неистовым ветрам.
В Лингволде о местонахождении прекрасного города было известно еще меньше, чем в других местах, зато его жители с готовностью указали мне, где я могу найти нужного человека, хотя, похоже, они немного стыдились подобного знакомства. В поселке был постоялый двор, где я нашел пристанище на ночь, и уже утром, сделав кое-какие покупки, я отправился на поиски местного пастуха. Я обнаружил его на самом краю Маллингтонской пустоши, где он неподвижно стоял, тупо глядя на своих овец; руки его беспрестанно тряслись, взгляд был мутным и бессмысленным, но он был совершенно трезв, хотя весь Лингволд единодушно отказывал ему в этой добродетели.
И я тотчас же спросил его о чудесном городе, но пастух ответил, что никогда ничего не слышал и не рассказывал о подобном месте. Тогда я сказал:
— Ну же, дружище, соберись, возьми себя в руки.
И пастух сердито взглянул на меня, но, когда он увидел среди моих покупок полную бутылку виски и большой стакан, лицо его немного смягчилось. Наливая ему виски, я снова спросил о мраморном городе на Маллингтонской пустоши, но пастух как будто совершенно честно ответил, что ничего о нем не знает. Казалось, он наделен способностью поглощать виски в совершенно фантастических количествах, но меня трудно чем-нибудь удивить, поэтому я снова поинтересовался, как пройти к чудесному городу. Руки старика тряслись теперь уже меньше, глаза стали более осмысленными, и он признался, что ему приходилось слышать о существовании подобного города, однако воспоминания его, по-видимому, все еще оставались достаточно неопределенными, и он был не в состоянии дать мне сколько-нибудь точные указания. Тогда я поспешил протянуть пастуху еще один стакан; он выпил его точно так же как первый, даже не разбавив водой, и преобразился буквально на моих глазах. Пальцы его совершенно перестали дрожать, взгляд стал быстрым, как у молодого, да и отвечал он на мои вопросы охотно и откровенно, но самое главное, его стариковская память прояснилась, так что он смог припомнить самые мельчайшие подробности. Не стоит упоминать, как он был мне благодарен, ибо я с самого начала не скрывал, что виски, которое так понравилось старому пастуху, я купил вовсе не для себя. И все же мне приятно было думать, что именно благодаря мне старик сумел взять себя в руки, справиться с дрожью в пальцах, собраться с мыслями, вернуть себе память и самоуважение. Он больше не глотал слова, речь его стала отчетливой и внятной. Впервые, сказал пастух, он увидел этот город одной лунной ночью, когда заплутал в тумане на большой пустоши; когда туман рассеялся, он увидел залитый лунным светом город прямо перед собой. Еды у него никакой не было, но, к счастью, он захватил с собой фляжку. Такого города, сказал он, не было никогда и нигде, даже в книгах. Путешественники иногда рассказывают, как прекрасен вид Венеции с моря; Бог знает, есть такой город на самом деле или нет, но он все равно ничто по сравнению с городом на Маллингтонской пустоши. В свое время ему доводилось разговаривать с людьми, которые умели читать и прочли сотни книг, но ни один из них не сумел рассказать о городе, который был бы так же прекрасен. Еще бы, ведь он выстроен целиком из мрамора; ограды, дороги, дворцы — все это из одного лишь чистейшего белого мрамора, и только верхушки высоких, тонких башен сделаны из золота. Жители города выглядят довольно странно даже для иностранцев, а по улицам там гуляют верблюды… Но тут я прервал пастуха, потому что подумал: если такое место действительно есть, мне лучше взглянуть на него своими глазами, если же нет, то я только даром трачу свое время — и свой добрый виски в придачу. Поэтому я спросил старика, как туда попасть, и после долгих околичностей, которых было несколько больше, чем мне хотелось, после нескольких попыток снова завести речь о красотах города, он все же указал мне узкую дорожку, которая проходила совсем рядом — извилистую, неприметную тропку, которую едва можно было различить на черной земле.
