Книга чудес - страница 2

он чувствовал на скаку? Он преисполнился мощью, подобной мощи крепости Бел-Нараны; легкостью, сравнимой с невесомостью паутинных дворцов, что вьет паук-колдун между небом и морем на побережье Зита; стремительностью, свойственной лишь некоторым птицам, издалека спешащим спеть свою песню на шпилях городов до наступления дня. Он стал названым братом ветру. Он сам был как песня; молнии, ниспосланные его знаменитыми предками — богами из легенд, сверкая, смешивались с его кровью; его копыта грохотали, как гром. Он вторгался в города людей, и люди трепетали, ибо хранили в памяти воспоминания о древних легендарных сражениях, а ныне страшились новых битв и опасались за судьбу человечества. Пусть муза Клио^>{1} не писала об этих войнах, пусть история о них не ведает, что с того? Не каждый из нас заглядывал в летописи, но все мы с материнским молоком впитали предания и мифы глубокой старины. И не было никого, кто не страшился бы таинственных войн, наблюдая, как скачет Шепперок по дорогам, вздымая облака пыли. Так оставались позади него город за городом.

В Зретазуле

Ночами он ложился спать, не ощущая усталости, в болотных тростниках или в лесу. Он просыпался, ликующий, еще до рассвета, в темноте жадно пил из реки, и, взметая брызги, выскакивал на высокий берег, чтобы встретить рассвет, и, обернувшись на восток, громко протрубить торжественные приветствия в свой ликующий горн. Чу! Солнце пробуждалось от громкого эха, и озарялись светом степи, и версты скручивались в спираль, как вода, ниспадающая с большой высоты, и оглушительно хохотал веселый его товарищ — ветер, и ежились от страха люди в своих крошечных городах; а потом он увидел полноводные реки и пустынные пространства и высокие холмы, и новые земли за ними, и по-прежнему сопровождал его старый приятель, славный ветер. Королевство за королевством мелькало перед ним, но дыхание его оставалось ровным. «Какое счастье — быть молодым и скакать по упругой земле», — произнес юный кентавр, человеко-конь. «Ха-ха», — отозвался ветер с холмов, а степные ветры ему поддакнули.

Колокола надрывались от звона на обезумевших башнях, мудрецы суетливо листали летописи, астрологи испрашивали предзнаменований у звезд, старейшины делали осторожные пророчества. «Как стремителен его бег!» — говорили самые юные. «Какой радостный у него вид!» — шептали дети.

Ночь за ночью дарили ему сон, и день за днем освещали его стремительный бег, пока не достиг он земель аталонианцев, что жили у пределов земной степи, а отсюда он снова ступил на мифические земли, подобные тем, что взрастили его на другом краю мира, — тем, что существуют на грани реальности, а дальше сливаются с сумерками прошлого. И тут мощное озарение посетило его неутомимое сердце, ибо он понял, что достиг Зретазулы — обители Сомбелене.

День был уже на исходе, когда он подошел к Зретазуле, и облака, подожженные закатом, низко неслись впереди него над степью; он ворвался в их золотистую мглу, и глаз его перестал различать очертания предметов, пробудились все самые сокровенные мечты, и он принялся перебирать в памяти легенды о Сомбелене — узнанные им потому, что волшебное и непостижимое притягивает друг друга. Она жила (как вечер шепнул на ухо летучей мыши) в маленьком дворце на пустынном озерном берегу. Кипарисовая роща скрывала ее жилище от города, от взбирающейся на холмы Зретазулы. А напротив ее дворца располагалась усыпальница, печальная озерная гробница, дверь которой была всегда отворена — как напоминание о том, что радующая глаз красота Сомбелене и вековечная ее юность не должна породить среди людей иллюзию, будто прекрасная Сомбелене бессмертна: ибо только ее прелесть и ее происхождение были божественны.

Ее отец был наполовину кентавр, наполовину бог; мать — дочь пустынного льва и сфинкса — созерцателя пирамид; сама она была существом, еще более таинственным, чем просто Женщина.

Ее красота была подобна сну, подобна песне; единственному сну, который снится раз в жизни тем, кто почивает на заколдованной росе, единственной песне, спетой в неведомом городе бессмертной птицей, занесенной далеко от родимых берегов на крыльях урагана, летящего из рая. Ни романтический рассвет в горах, ни прозрачные сумерки не могли соперничать с ее прелестью; и ни светлячки, ни звезды на небе не постигли ее тайны. Она была не воспета поэтами, и даже летнему вечеру неведом был смысл этой красоты; само утро завидовало ей, она была укрыта от нескромных взоров.