и горой Медиан Маунгин
[29], что высится в пустыне неподалеку от них. Но сейчас мой дух скитается, в то время как тело сидит за столом, а я пишу книгу, роман, который ближе к поэзии, чем все написанное мною раньше. Я пытаюсь удержать его на этом ритмическом уровне, что, разумеется, означает, что фантазии, которым я придаю эти ритмы, тоже должны иметь поэтическую природу. Это очень трудная — семьдесят тысяч слов — работа, которую я закончил только 5 марта следующего года.
В то же время я продолжал жить обычной жизнью, потому что проводить день и ночь за столом нельзя, а в обычной жизни, как я, возможно, уже говорил, летом я играл в крикет и охотился на кроликов, а зимой — на гусей, бекасов и вальдшнепов, и все это время мы выслеживали и подолгу преследовали крупную дичь. Еще я стрелял куропаток в Шорхеме (Кент) со своим дорогим другом сэром Роджером Грегори[30] и в сезон охоты на них успел съездить в Хелперби,[31] а несколько дней моим спутником был Мит.[32]
Только что мне пришла в голову мысль — возможно, всю литературу следует разделить на два вида: написанную людьми, живущими, как доктор Джонсон,[33] в атмосфере городских рассуждений и разговоров, и написанную теми, кто, как Лев Толстой, большую часть жизни провел в деревне. Вряд ли кто возьмется за такое исследование, хотя можно себе представить, что написанное этими двумя типами людей будет заметно различаться. Что касается меня, то часть „Дочери короля эльфов“, как я назвал книгу, которую сейчас пишу, написана в возбуждающей обстановке Лондона, хотя картины, возникающие в моем воображении, чисто сельские. Думаю, что обстановка всех столиц возбуждает: в противном случае они вряд ли были бы столицами. Находясь в Лондоне, я мог бы сделать гораздо больше, если бы не „Бифстейк Клаб“, самое сильное из известных мне отвлечений от работы, требующей одиночества. Шум уличного движения не особенно мешал мне, во всяком случае, он совсем не ощущался на Кадоган-сквер, где мы жили, но именно потому, что там тихо, это место облюбовали шарманщики. Те, кому нравятся шарманки, могут наслаждаться их мелодиями, но тем, кто предпочитает тишину, приходится нелегко, к тому же, чтобы шарманщики ушли, им надо прилично заплатить. Я подумал, что неплохой защитой от такого шума окажется граммофон, кроме того, когда имеешь с ним дело, можешь выбирать мелодии сам, а не полагаться на вкус потомков итальянского шарманщика с обезьянкой. Некоторые пластинки, которыми я защищался от внешних шумов, вдохновляли меня, когда я писал. Элгар,[34] с которым я познакомился в Литературном Обществе, клубе, в котором мы оба состояли, собирался написать музыку к одной из частей этой книги; не знаю, сделал ли он это, по-моему нет».[35]
