А потом он принялся непослушными пьяными пальцами связывать мне руки за спиной, и у него долго не получалось, а мы с Йохананом все это время стояли и молча смотрели друг другу в глаза, а старший чертыхался под гогот своих товарищей, а мы все смотрели и смотрели, будто старались запомнить, запомнить… и тут старший наконец справился и толкнул меня в шею, и мы пошли, и тут Йоханан сделал прощальное движение рукой и сказал:
— Молчи.
— Что? — не понял я и обернулся, и тут же чуть не упал от нового толчка, потому что старший уже определенно начал раздражаться.
— Ты должен все время молчать! — крикнул Йоханан мне вслед. — Ничего не говори им, не отвечай, просто молчи и все. Молчи!
Мы спускались к дороге, лавируя между камней, и я уже больше не оглядывался. Я вдруг ощутил себя ужасно одиноким, ужасно, впервые за все это время. Понимаете, после того, как я стал Ешу бен-Адамом, у меня, в общем, не было никакой возможности что-либо по-настоящему почувствовать. Вы скажете: как же так, а торжественный въезд в Ерушалаим?.. а дебош в Храме?.. а давка на Масличной горе? Вот уж события так события! Неужели даже они проскочили для тебя бесчувственно? И вы будете правы… и в то же время, совсем не правы, совсем. Потому что во время всех этих событий меня не покидало чувство, будто они происходят не со мной, а с кем-то другим, другим.
А сам я будто бы несся неведомо куда, и ветер свистел в ушах, не позволяя расслышать, и глаза слезились, не позволяя разглядеть, и в голове шумело, как в лесу, и я ни на секунду не оставался один, постоянно с кем-то — в основном, с Йохананом: сначала эта сумасшедшая гонка с репетициями, короткий сон, и снова репетиции по дороге в Ерушалаим, а потом сразу этот въезд, где я — не я, и стыд погрома, где я — не я, и ужас давки, где я — не я, и томительность ожидания наедине с посеревшим от дурных предчувствий Йохананом, где я — не знаю кто… наверное, все-таки, тоже не я.
Отчего-то я обнаружил себя только теперь, когда спускался с горы в сопровождении троих пьяных легионеров, словно для этого потребовался тот самый толчок в шею. Будто еще минуту назад я сидел перед гончарным кругом и вдруг — раз!.. одним махом перенесся сюда, на серозеленый склон, поросший оливками и надгробьями. Я даже пошевелил связанными руками, почти надеясь ощутить на них следы еще не засохшей глины.
Понятно, что никакой глины не было; но это были мои руки, со знакомыми шрамами и горбинкой на сломанном в детстве безымянном пальце. Безымянном — значит, без имени. В точности, как у меня. Но что такого плохого в имени бар-Раббан? Да, оно напоминает о моем отце — ну и что? Разве не становятся люди рано или поздно похожими на своих родителей? Разве не повторяют их, чтобы быть затем повторенными в собственных детях? Разве не все мы дети Адама, самого первого человека и оттого носим имя бен-Адам вне засисимости от нашего желания? Кто я? Зачем я здесь?
Мысли мои путались; солдаты переговаривались между собой на незнакомом языке, быстро темнело, холодало, и я был один-одинешенек во всем этом темном и холодном мире. Мы вошли в ворота — те самые, через которые кто-то другой въехал на ослице Машиаха очень-очень давно, целых четыре дня тому назад. Я почувствовал, что совсем замерз и, чтобы как-то согреться, стал вспоминать Йоханана: как он хотел пойти со мной, как смотрел мне вслед, какое беспокойство за меня светилось в его прекрасных глазах…
И тут меня как плетью ударило: он беспокоился вовсе не за меня! Конечно! Всегда, сколько я его знал, Йоханан беспокоился только за свою драгоценную Книгу и еще, немножко, за Шимона. Но ради Книги, я уверен, он без колебаний пожертвовал бы и Шимоном, как, собственно, и сам Шимон, не колеблясь, пожертвовал бы Йохананом и всем остальным миром впридачу. Они были весьма целеустремленные ребята, эти двое.
Вот и на этот раз Йоханан вызвался пойти со мной по одной-единственной причине: он боялся, что я не выдержу или просто передумаю, или — что меня уговорят на что-нибудь неподходящее, или еще что… да мало ли куда может забрести безмозглая овца, лишенная пастырского присмотра! Ведь он, не отлучаясь, пас меня все эти дни, не давая передохнуть, поднять головы; все время здесь, рядом, внимательный и участливый, с заранее готовым ответом, советом, приветом на устах… Куда же я теперь без него?
