Он попытался втянуть ноздрями воздух и не смог: нос был плотно, до самой гортани, забит проклятой пылью, а вонь мышиного дерьма, казалось, уже не отпустит его до скончания дней. Клим поерзал, чтобы устроиться поудобнее и в то же время видеть минутную стрелку — крохотную волосинку, соединяющую его сейчас с прошлым миром… хотя, прошлым ли? Кто ты есть без всего этого, ты, искатель несуществующего, безумный охотник за миражами? Ты думаешь, что просеивал ненужную пыль? А что, если это был золотой песок? С чем ты остался? С кем?..
— На часах у нас двенадцать без пяти… — фальшиво пропел он, прижимаясь грудью к ребристой поверхости скалы. — Новый Году уже, навер…
Голос сорвался. Клим проглотил комок… отвратительного, надо сказать, вкуса. Стрелка расплывалась, на часовое стекло упала капля. Если сейчас чуть-чуть сдвинуться вперед, головой вниз… вот так… и потихонечку сползти, сползти… как тогда, на питерской крыше, когда Севка ухватил его в самый последний момент за ворот телогрейки… а тут — фиг ему, не ухватит…
Внизу на площадку, важно ступая сильными ногами, вышел круторогий горный козел в сопровождении трех самок, постоял, вслушиваясь в ночь и принюхиваясь к враждебному, невесть откуда идущему запаху человека, определил в качестве его источника безвредный мешок и медленно двинулся дальше, ведя за собой свой небольшой, легкомысленный и очень грациозный гарем. Клим перевел дыхание и подтянулся повыше. Ты это брось, слышишь? Падать тут, животных пугать… не один ты на этой земле, вот что… ответственней надо быть, парень, ответственней…
Эк тебя прихватило… Клим покрутил головой: он даже не представлял себе, что так много ставил на эту дурацкую пещеру. Уж больно невинно это начиналось, как на лесной опушке, где стоишь себе и прикидываешь: войти в лес или не войти?.. и, если войти, то зачем? В поле светло и безопасно, друзья играют в волейбол, и некоторое однообразие ландшафта вполне компенсируется живописными кустиками, где всегда можно уединиться или наоборот, спариться… чего же еще надо? Грибов? А консервы на что? И водки навалом… куда ж тебя, дурака, тянет? Глянь, разумные люди сюда даже не приближаются.
А с другой стороны, отчего бы не войти? Совсем ненамного, крохотный шажок и сразу обратно… вот только за то дерево загляну… — За какое, за то? Что ж ты дальше-то пошел, зачем? — А отчего бы не пойти? Вон оно, поле, светлеет за деревьями, и смех слышен, будто рядом… всегда ведь можно вернуться, правда? Всегда ведь можно, если что…
— Если — что?
— Ну, не знаю…
— Так какого же ты рожна лезешь, если не знаешь? Эй! Где ты? Эй!!
Нет ответа. Пропал. Темной стеной стоит непроницаемый лес, молча стоит, тесно, ствол к стволу, клинок к клинку, беда к беде. Ушел человек, шагнул, не подумав, на звон птичьего пения, на запах синего ельника, на влажный проблеск красного подосиновика… ушел и сгинул. Потому что нет возврата, и ничего уже не поправить. Ничего. Ничего.
Клим прополз назад в пещеру, включил фонарь. Пыль уже немного улеглась, тонкой пленкой покрыла гладкий пол. Хочешь собрать и просеять?.. Он провел ладонью по стенам, уже просто прощаясь, уже даже не ища намека на рукотворную нишу… ничего! Да и что там может быть, идиот? Сколько раз тебе повторять: кумраниты не закапывали свои свитки. Если бы что-то здесь было, то это «что-то» мирно стояло бы в углу в виде высоких глиняных кувшинов. Ты видишь тут кувшины? Нет? Ну и дуй отсюда, признай уже очевидное…
— Отчего же не закапывали? Закапывали. Был такой случай, с медным свитком, помнишь?
— У входа в Третью пещеру? С подробнейшим описанием мест захоронения сокровищ? Тот, что обнаружили при помощи миноискателя? Да-да, было такое… Эх, Клим, Клим… все не уймешься? Хватит уже, хватит…
Клим еще некоторое время постоял в задумчивости, светя по полу подсевшим фонарем и двинул в обратный путь. Он даже не стал просеивать последний мешок, так и ушел, не оглядываясь, унося с собой весь инструмент, который обычно оставался в пещере. Больше возвращаться к Носу Сатаны Клим не намеревался.
Он вернулся туда на третьи же сутки. Проклятая пещера не отпускала, тянула к себе через пустыню; Клим постоянно обнаруживал, что думает о ней — во время работы, еды, разговора с товарищами, которые уже не раз высказывали удивление его непонятной рассеянностью. Но худшее происходило ночью: он силой гнал от себя непрошенные мысли, а они возвращались… вернее сказать, они никуда не уходили, и в итоге Клим сдавался и засыпал, не видя перед собой ничего, кроме гладкого пола, покрытого тонкой пленкой пыли, и нетронутых стен, и привычных галлюцинаций в виде кувшинов. Правда, во сне кувшины оказывались настоящими… Клим гладил их шершавые стенки, приподнимал, покачивал, ощущая тяжесть содержимого и испытывая при этом невероятное счастье… пока вдруг не наступал момент, когда глина рассыпалась у него в руках, опадала, как просеиваемая пыль, и тут выяснялось, что внутри нет ничего, ничего, и невероятное счастье оборачивалось столь же невероятным отчаянием, и он просыпался в холодном поту, садился на койке и первая же связная мысль, которая приходила ему в голову, крутилась вокруг того, как бы получше объяснить археологам, зачем это ему вдруг понадобился металлоискатель.
