И только одно непонятно: как же ты жил без всего этого раньше? И сколько лет прошло даром, впустую, сколько часов, сколько минут… и краем, далеким тревожащим миражом всплывает на бесконечном пустынном горизонте прошлое — зыбкое, едва различимое, всплывает, чтобы тут же исчезнуть, испариться в неутолимой жажде, в топоте сердца, в долгом верблюжьем переходе губ по барханам груди и перевалу плеч к жадному колодцу рта.
А потом… А зачем потом? Ты ведь хотел есть, правда? Правда. Я умираю от голода… И я — тоже… Наше «я» умирает от голода. Неси его скорее сюда. Кого? Ну, не «я» же… Неси хлеб, помидор, сыр, вино… у тебя есть вино? Было виски, но его мы допили вчера. Какое «вчера»? Вчера не было вообще, и завтра не будет, иди скорее ко мне… нет уж, милый, сначала хлеб… ах, да, хлеб.
Господи, какой у тебя вкусный хлеб! У меня? Не у тебя, а у Господа… впрочем, сейчас это одно и то же. Ты богохульствуешь, друг… а сыр! Сыр! Никогда не ел такого вкусного сыра… слушай, как это все получилось, ты понимаешь? Я даже не знаю твоей фамилии. А зачем тебе еще и моя фамилия? А и в самом деле — зачем? Сколько крошек… подвинься, я вытряхну… да слезай же ты с простыни, вот ведь разлегся!
Он смотрит, как она вытряхивает простыню, стоя на фоне полуденного окна, и знает, что никогда в жизни не видел ничего красивее изгиба ее спины, упругой линии бедер, дикой анархии волос, а она, не оборачиваясь, чувствует этот взгляд, от которого наливаются тяжестью руки и теплеет в животе… скорее, скорее… это ведь никогда не кончится, правда?.. правда?.. правда?
Они провалились в сон только под вечер, одновременно, даже не почувствовав этого, а потом, уже ночью, Сева проснулся и смотрел на нее, спящую, и думал, что жизнь или безнадежно запуталась, или, наоборот, распуталась самым волшебным и замечательным образом, и теперь следует немедленно понять, который из двух взаимоисключающих вариантов верен, но он отчего-то не может ни на иоту сдвинуть ни одной своей мысли — все его мысли спали, спали вместе с нею, рядом с нею, как улегшиеся на законный отдых верблюды, твердо знающие, что поднять их раньше времени не сможет ничто — ни кнут, ни меч, ни выстрел.
— О чем ты думаешь? — спросила она, не открывая глаз.
— Я не думаю.
— А вот и думаешь! — Ханна села на кровати, потянулась и вдруг, надавив на плечи, повалила его на спину, наклонилась, близко придвинув черные зрачки. — Думаешь! Но, как говорил мой незабвенный папа, думай — не думай, рупь не деньги. Вы теперь мой, господин Баранов. Шаг вправо, шаг влево — смерть! Конвой стреляет без предупреждения. Никогда еще женщина не была так уверена в своем любовнике!
Сева поцеловал ее, прижал, выдохнул в подвернувшееся к губам ухо:
— Ты хочешь сказать, что без этого не уверена?
— Знаем мы вас… — хрипло проговорила она, и сказала бы еще много чего, но слова, соскальзывая с языка на язык, отчего-то теряют сначала смысл, затем раздельность, а под конец и звук.
— Слушай, — сказала она утром. — Мы не можем вести себя, как сумасшедшие молодожены. Нужно что-то делать.
Сева пожал плечами.
— Делать? Это не ко мне. Ты ведь сама сказала: я теперь твой. Шаг вправо, шаг влево… вроде домашней собачки. Тебе и решать. Будешь выгуливать меня по вечерам на коротком поводке. Поставишь мисочку в углу, будешь покупать «бонзо» двадцатикилограммовыми мешками со скидкой. А я за это отращу хвост, научусь вилять и буду встречать тебя вечерами с работы радостным визгом и лаем.
— Сева, перестань, я серьезно.
— И я серьезно. А потом произойдет одно из двух: либо я тебе надоем, либо кончатся деньги на «бонзо». Как ты думаешь, что будет раньше? И тогда…
— Прекрати немедленно! — она резко встала и ушла в ванную.
— Обрати внимание! — крикнул он вслед. — Наша первая ссора!
Дверь в ванную захлопнулась одновременно с восклицательным знаком последней севиной фразы. Надо же, — подумал он. — Поразительная синхронность, даже в этом. Мы с ней и в самом деле живем сейчас на одной волне, как полицейские «воки-токи». С Ленкой такого не было никогда. Знала бы Ленка… да если бы и знала! Она ведь тебя бросила, забыл? Или ты ее, или вы оба, уже давным-давно… той жизни нет, Сева, хватит, проехали. А мальчишки? А что мальчишки? У мальчишек своя дорога, чужая, непонятная, с незнакомыми поворотами, в которые ты не вписываешься никак, ну разве что краешком, боком, эффектом доброжелательного присутствия на семейных праздниках. Кончилось. Точка. Ни семьи, ни работы, ничего.
