— Моя дочь… Маня Ельцова, ее подруга.
Не сгибая головы и стана, он берет руки девушек и поднимает к своим губам. Сухой, небрежный поцелуй. Привычный обряд, который не замечаешь даже. Но Маня от неожиданности вздрагивает всем телом. И он это видит.
И волна, жуткая и темная, внезапно заливает его мозг.
Тщетно силится Нелидов овладеть собой. Как хорошо, что дядюшка встрепенулся наконец и что-то черпает из неиссякаемого колодца своих воспоминаний! Теперь можно молчать.
Что это случилось сейчас? Отчего так стучит сердце? До боли… Словно от испуга… «Я, наверно, побледнел… Но кто же она? Эта девушка с глазами, как звезды? И чего хотят от него эти удивительные глаза?»
Он боится поднять ресницы. Он чувствует на себе тот же алчный, зовущий взгляд. Соню он не замечает.
Выпив свой чай, Маня спускается вниз. Она садится тут же, на ступеньке, вполоборота к гостю. Она глядит в сад, в небо. Но не видит заката. Он даже не слушает разговоров. Она вся во власти своих ощущений.
На ярком фоне неба четко видны ее длинные ресницы. «Целый лес ресниц», — думает Нелидов. Он смотрит на ее горячую смуглую щеку, неправильную линию профиля, на яркие губы, похожие на цветок. Растрепанные темные кудри кажутся сейчас в лучах заката рыжими. Как ореол сияют они вокруг маленькой головки. А сама — стройная, гибкая и сильная, как молодая березка. С растущим волнением глядит он на ее роскошную косу, на узкую спину в светлой блузке, на нервно вздрагивающие плечи.
Темный вихрь взмывает со дна его души. Вихрь таинственный и страшный. Он спирает дыхание, ускоряет темп сердца, зажигает кровь невыносимым желанием.
Почему? Ни разу, даже в годы требовательной и жадной юности, не знал он такого жгучего желания, какое будит в нем сейчас один взгляд на эти стрелы ресниц, на эти яркие губы, на эти вздрагивающие плечи в белой блузке.
Он не хочет быть смешным. Он боится, что заметят его волнение. И десятками лет воспитания привитая, в кровь и плоть вошедшая выдержка не изменяет ему на этот раз. Он отвечает не всегда кстати. И смеется невпопад. Но разговора не бросает. Как хорошо, что дядюшка принадлежит к типу «рассказчиков», которых не нужно занимать!
Он встает. Его радушно удерживают поужинать, он благодарит и отказывается.
— Мама волнуется, когда я запаздываю. Она и сейчас еще не оправилась от удара.
— Ах, в таком случае… Конечно… Но в воскресенье приезжайте к обеду. Непременно. Приедете?
— Благодарю вас. Постараюсь… — рассеянно отдает он, пожимая всем руки, наскоро целуя пальцы хозяйки и Сони.
Вот он перед Маней. Она встает. И он внезапно бледнеет от вполне осознанного уже могучего влечения.
Они взглядывают в зрачки друг другу. Нет… В душу. Прямо в душу глядят ему эти жадные, зовущие глаза. Они говорят: «Я ждала тебя всю жизнь, Одного тебя…»
И его жестокий, темный взгляд отвечает: «Ты будешь моею. Я так хочу».
Как власть имеющий, он берет на этот раз ее покорную руку и подносит к губам.
И теперь его губы горячи. И поцелуй полон значения.
Гнедая красавица лошадь тихонько ржет, оборачивая к хозяину тонкую голову. Петро почтительно водит ее по двору.
Все высыпали на крыльцо. Нелидов вскочил в седло. Он словно слился с лошадью.
Дядюшка с восторгом и завистью глядит на него. Ах, в свое время и он на лошади был картиной! Если б не нога…
— До свидания! — кричат ему вслед. Маня молчит, прижав руку к груди.
Вдали по дороге еще звучит ритм галопа. И сливается с бурным темпом ее сердца.
— От-то паныч! — восторженно говорит Горленко.
— Д-да… Порода сказывается, — задумчиво соглашается дядюшка.
Он не может забыть покроя нового костюма Нелидова. И как он его умеет носить! Дядюшка угнетен. Он чувствует себя провинциалом. Он чувствует себя старым.
Маня повернулась и идет в парк.
Все было ложью. Все было сном до этого дня, до этой встречи. Она не любила. Она не жила.
Разве было что-нибудь? Пусть канет в бездну ненужные страдания… Жалкие слезы… Правда только в радости, что затопила ее душу светлой волной… что зажгла огни и разогнала мрак кругом… Правда лишь в том, что сказали они друг другу глазами там, сейчас, на крыльце…
