И, задыхаясь от ненависти, она падает на подушки лицом вниз. Она готова плакать.
Но Соня улыбается в полумраке.
Наконец-то! Вот она, прежняя Маня! Проснулася Стряхнула с души это страшное оцепенение. Смеется сердится…
«Спасибо тебе, милый, чудный Штейнбах!..»
Уже два часа. Они не спят. Стоя в коридора глядят в черную ночь. То тут, то там полыхает неба То тут, то там зловещий алый свет разрывает тьму южной ночи. Словно смутное, далекое обещание.
Вечерняя ли заря забылась на небе и медлит погаснуть? Зарево ли это луны?
— Пожары, — говорит Соня. — Это горят помещичьи усадьбы.
И в глубоких глазах Сони — сосредоточенная дума.
— Какая красота! — ахает Маня, бегая от окна к окну. — Ах, какая красота!..
Молодость и жизнь берут свое… Молодость и жизнь побеждают печаль.
Лицо Яна глядит на Маню как бы из густого тумана. И он уже не снится ей по ночам.
Забыт и всадник с гордым профилем, которого сама не зная, она так долго и пламенно любила все эти годы.
Читая романы, она в каждом герое видит теперь черты Штейнбаха. Его брови. Его глаза… Она грезит о нем. И эти грезы знойны. Это не те светлые, пронизанные солнцем мечты, что прилетали к ней когда-то. Ласковые и освежавшие, как ветерок в степи. Эти грезы отравляют. Она мучительно ждет ласки. Она мечтает о поцелуях и близости к кому-то, похожему на Штейнбаха.
Но не к нему. Нет! Она ненавидит его за равнодушие, за недоступность. Как часто, закрыв глаза, она представляет себя нежной блондинкой! Маленькой и хрупкой, которую любит Штейнбах. Она видит его страдающим, униженным у своих ног. И Маня хохочет презрительно и звонко.
Но часто слезы бегут из ее глаз. О, как мучительно хочется быть опять в объятиях Яна! Целовать его пушистые щеки, его гордые губы. Зачем она так мало, так робко ласкалась к нему? Зачем не излила на него вею нежность, которая горит в ее душе?
Она рыдает по ночам…
А во сне она видит Штейнбаха.
— Мы вместе поступим на высшие курсы, — твердо и важно говорит Соня.
— Кур-сы? — спрашивает Маня.
Она стоит, закинув руки за голову и глядя вдаль полузакрытыми глазами.
— Я поступлю на медицинский, а ты на исторический… С твоими способностями ты выделишься сразу.
— Исто-ри-ческий? — как во сне переспрашивает Маня.
Соня сердится.
— Ну, да!.. Что ты, как попугай, повторяешь слова? Опять размечталась? Фу ты, Господи!.. Какая невозможная голова!
Маня тянется всем телом, с какой-то истомой. Улыбка раскрывает ее губы.
— Нет! — вдруг твердо и сознательно говорит она, опуская руки и глядя на подругу. — Я не хочу Учиться! Надоело…
— Вот те раз!.. А чего ж ты хочешь?
Маня долго молчит, глядя вдаль.
— Я хочу… жить…
И в это коротенькое слово она вкладывает столько значения! Такими таинственными обещаниями веет от ее голоса и лица, что Соня мгновенно смолкав Задумывается и… вспоминает Штейнбаха.
Маня «от скуки» учится запоем. И шутя становится третьей ученицей. Соня кончает на золотую медаль.
Два раза в неделю то Аня, то Петя навещая сестренку. И для всех это праздник. Как хорошо быть любимой, быть всем для людей! Маня не знает, кого она любит больше: родных или милую фрау Кеслер.
20 мая Анна Сергеевна уезжает с утра, взволнованная и принаряженная. А возвращается только к вечеру.
Ей отпирает брат. Он ждал ее, сидя в сумерки у открытого окна.
— Ну?… Ну что же? — отрывисто спрашивает он. — Расскажи по порядку, — говорит он ласково.
Анна Сергеевна рассказывает… Она поспела к началу молебна. Как это было торжественно! Все в белом, в собственных платьях… Маня лучше всех. Боже мой, какая она прелестная! Какой румянец! Какой блеск в глазах!
Петр Сергеевич добродушно смеется и становится похож на старичка. Да, глаза у Мани хороши… Ее глаза. Оба задумываются.
— И веселая она нынче? — спрашивает он наконец, подавляя вздох.
— Ах, удивительно!.. Просто — птичка… Все время смеется… Эти ямочки на щеках…
— Как у нее! — задумчиво говорит он.
— Удивительно похожа! Помнишь? На тот портрет, в бальном платье?
— Ну что ты? Куда ей… А рот? А нос? Нет! Ей далеко до матери! — с гордостью говорит Петр Сер-геевич.
— Итак, она опять к Горленко едет? Прекрасно… Ты, конечно, нынче ей ничего не сказала? — вдруг шепотом спрашивает он.
