Потом он смотрит в ее лицо. Она расцвела и окрепла. Так молодое деревцо, помятое снежной бурей, оправляется весною. Она красива. Она стала совсем другой. В ней законченность и строгость линий. У нее другой рот. Другой взгляд.
На мгновение встречаются их глаза. И он бледнеет от желания.
Но она далека. Он ей чужд. Это ясно. Возможно ли вернуть прошлое? Повторяется ли жизнь?
— Маня, почему ты меня ни о чем не спрашиваешь?
Она точно просыпается.
— Ты видел Петю, Аню? Они здоровы?
Он ждет других вопросов. О Соне. Но она молчит.
— Я заехал к Петру Сергеевичу в больницу. Все здоровы и рады за тебя. Они знают все подробности от фрау Кеслер. Но брат твой настойчиво спрашивает, что хочешь ты сделать из своей жизни?
— Ну… И что же ты ответил? — Ее голос потускнел.
— На это ты сама должна дать ответ, Майя. Твой брат прав. Отдых и созерцание воскресили тебя. Надо жить. Надо открыть двери на улицу. Бездействие опасно.
— Марк…
— Знаю твое отвращение. Но эту улицу надо пройти с гордо поднятой головой. И найти свою дорогу. Жить без мировоззрения нельзя, Маня! Книга Яна была перед тобой все эти два месяца. Ты прочла ее?
— Я знаю ее наизусть. Я уходила с ней в горы. И мне кажется, что я слышу его голос.
— И что же? Нашла ты свой путь? Она медленно качает головой.
— Хочешь, поищем его вместе?
Она молчит. Ресницы застыли. Странно стиснуты губы. Он не знал у нее этого выражения. Ему больно. Неужели она так далеко ушла от него за этот год, что даже не нуждается в его дружбе?
— Есть у тебя честолюбие, Маня?
Она думает. И искренно отвечает:
— Нет.
— Ты никогда не мечтала о славе?
Сцепив пальцы и обхватив ими колени, она сидит, слегка склонившись. Глаза глядят в осеннее бледнее небо.
— Никогда. Я всегда хотела только счастья.
«Только! — думает он с усмешкой. — Я его искал всю жизнь. И ищу до сих пор».
— А как ты понимаешь его… теперь?
Она говорит медленно, вдумчиво, как бы отыскивая эти слова на дне своего сердца:
— Быть свободной. В этом все! И внешне и внутренне свободной. Быть любимой, но никого не любить…
Штейнбах делает движение, но сдерживается.
— А Нина?
— Нина — это часть моей собственной жизни. Я говорю о любви. Нет! О желании…
— Что такое?!
— Мне теперь многое становится понятным, Марк. Слова Яна казались мне загадкой раньше. Но потом из чащи леса его книга вывела меня на простор. И любовь меня уже не страшит. Я хотела бы устроить себе жизнь странную, но красивую. Хочешь, расскажу?
— Да… да… Пожалуйста.
— Я представляю себе дом с пустыми комнатами, без вещей, буфетов, мягкой мебели, без сервизов и ковров. Но чтобы мраморные статуи стояли посредине. А кругом цветы. А я буду созерцать их часами, лежа на полу, у огня.
— На тигровой шкуре, конечно. Значит, и камин будет? Квартира не из дешевых!
Левая бровь ее подымается.
— Вот видишь. У тебя уже кривятся губы. Тебе смешно? Ну зачем я тебе это говорю? Разве ты поймешь?
— Нет, нет, Манечка, не прячь от меня своей души!
Она удивлена отчаянием, с каким он прижал ее к груди.
— В этом доме будут люди, Маня?
— Хорошо бы без них, Марк! Но и среди них я все-таки останусь одинокой. Я буду уходить и возвращаться внезапно. Бродить ночью, спать днем. Ведь я ночью совсем другая. Люблю звезды, безумно люблю лунные ночи, тишину спящего города, безмолвие по ля. Люблю темные окна, закрытые, как глаза. Все спят. А сны бродят между людьми. И задевают меня своими крыльями. А я стою тихонечко и улыбаюсь. Ах, Марк! В такие ночи весь мир принадлежит мне одной!
— Счастливица!
— А днем надо одеваться, пить кофе, читать противные газеты, придумывать рисунки, говорить трезвые слова. Днем Нина плачет, сердится. И я чувствую себя ничтожной и бессильной. Агата стучит ложкой по подносу, чтобы занять Нину, и я сразу глупею от этого шума. Пахнет пеленками. Надо их менять. Боже мой, какая проза! И потом ведь я ничего не умею, Марк. Ни шить, ни починить, ни сварить кофе. Даже лампы заправлять не умею. И Агата сердится. «Ты наяву спишь», — говорит она. Он смеется и страстно целует ее глаза.
— Скажу тебе по секрету, Марк… Я и Нину люблю сильнее ночью, когда она спит. Все тогда в маленькой комнатке становится жутким и мистическим. Я опускаюсь на колени перед ее кроваткой и гляжу на нее. И боюсь громко дышать. Я всего боюсь в эти минуты. Самые стены оживают ночью и смотрят на меня. И думают что-то. И что всего страшнее: все эти предметы знают о Нине больше, чем знаю я. Тогда я убегаю из дома. Я не хочу этой враждебности, этой скрытой угрозы! Я смотрю на звезды, и мой ужас замирает… Я опять мирюсь с жизнью. Смиренно принимаю все, что она мне несет. Разве нет Вечности и Бессмертия? Разве я не встречу мою Нину… там?
