— Вы видите какой-нибудь выход?
— Я?
— Ну да. Вы. Раз вы критикуете мое поведение, у вас должны быть иные планы. Будьте любезны мне их сообщить!
Она бегает по комнате.
— Я ничего не знаю, Марк Александрович! Но я чувствую, что вы ступили на ложный путь. Гордость Мани…
— Подождем ее слова. Мне кажется, это единственное, что ценно.
— Но вы забываете, что она сейчас больна и слишком поглощена своим горем, чтоб считаться с последствиями того или другого шага. Но потом, когда ей придется создавать себе положение в жизни, когда от ее репутации будут зависеть поиски куска хлеба, скажет ли она спасибо вам и мне, своим лучшим, скажу даже, единственным друзьям, что мы — по беспечности — позволяли клевете расти вокруг ее имени? Вы ведь не можете жениться на ней?
— Нет. Я не свободен.
— Вот видите!
— Но, насколько я понимаю, и для брака с Нелидовым у нее отрезаны все пути. Или вы рассчитываете на то, что они опять сойдутся?
Она глядит ему прямо в лицо.
— А вы? Разве не этого боялись вы сами, когда ехали на вокзал?
— Я боялся за Маню. Неожиданность, потрясение, взрыв горя, новое оскорбление — все может быть гибельно для нее сейчас. Неужели вы верите, что он из тех людей, которые способны поставить крест на прошлом любимой женщины и никогда не упрекнуть ее? Неужели вы ждете для нее счастья от этой связи? Порыв его великодушия длился бы одну ночь, фрау Кеслер! Одну только ночь.
Она садится с беспомощным жестом.
— Это было ее дело решать. А если вы все-таки разбили ее счастье? Как знать, в чем она его видит?
— Фрау Кеслер, — холодно перебивает он. — Что сделал я, чтоб заслужить эти упреки? Я прекрасно понимаю преимущества Нелидова передо мною. Он был женихом. Я — только поклонником. Теперь наши шансы равны. Но неужели и сейчас довольно одного призрака этого экс-жениха на горизонте, чтобы все дружеские услуги топтались в грязь и обесценивались самые высокие отношения и чувства?
Он встает и подходит к окну. Прошел торопливый, переполненный пароходик, направляясь к Риальто, и мутные волны добежали до стен палаццо и лизнули его мрамор.
Она не видит его лица, но порывисто подходит к Нему и кладет руку ему на плечо.
— Не сердитесь, Марк Александрович! Поверьте, Что и я, и Петр Сергеевич, и мои родные, мы все высоко ценим ваше отношение к Мане. Нелидов приревновал к вам. Был ли он прав, мы в это не вмешиваемся. Во всей истории этого разрыва для меня и Для других осталось много темного и неясного, все Равно! Мы опускаем завесу. Если Маня и виновата, с точки зрения Нелидова, она сама разбила свое счастье. И своими страданиями искупила свою вину, мы ей не судьи.
— Вины не было.
— Тем лучше! Нелидов не знал, что она будет матерью.
— Но когда он это узнал, он кинулся сюда Она смотрит на него. Потом всплескивает руками.
— Марк Александрович, что вы сделали? Зачем? Ведь теперь он ничему не поверит.
— И не нужно, фрау Кеслер! Маня не испытает лишних унижений, ей не нужно будет оправдываться и доказывать…
— Но и не он один. Теперь все будут вас считать отцом этого ребенка.
— У него есть мать. И этого довольно! Но если даже и так. Чего вы боитесь, фрау Кеслер?
— Но с этой клеветой надо бороться!
— Зачем?
— Боже мой! Что за вопросы? Вы упорно хотите все-таки, чтоб ее считали вашей любовницей?
— Да, фрау Кеслер! Да. Я этого хочу! Не думаете ли вы, что и теперь нас считают братом и сестрой… Кого вы хотите обмануть? Кого хотите подкупить? И во имя чего? Если б я овдовел нынче, я завтра просил бы Маню венчаться со мною. Я перед всем миром готов признать этого чужого ребенка своим и усыновить его. Но этого мало. Я хочу, чтоб Федор Филиппович, Горленко, Лизогубы и tutti quauti [73], все эти люди, втоптавшие в грязь имя Мани, знали, что вся моя жизнь принадлежит девушке, отвергнутой господином Нелидовым. И если такое чувство не сможет залечить ее раны и дать ей удовлетворение, значит, я не знаю женщин!
Фрау Кеслер взволнованно обдумывает его слова.
Штейнбах берет письмо Сони, белеющее на столе, и прячет его.
— Она не должна знать ничего об этом, фрау Кеслер! Встречи не будет. По крайней мере пока не минет опасность волнений для Мани. Не допускайте до нее ни писем, ни телеграмм. Даете слово? Но вы глубоко ошибетесь, если подумаете, что в выработанном плане мною руководит ревность или жажда завладеть Маней. Я думаю только о ней. Любовь Мани к Нелидову — гибель всех ее возможностей. Всех ценностей ее души. Брак с ним был бы равносилен самоубийству. А я не хочу, чтоб Маня погибла! Нелидов — если даже уцелела искра его чувства — постарается не видать ее лица теперь. Все простит мужчина, кроме оскорбленного самолюбия. И тем лучше! Через эту любовь ей надо шагнуть, чтоб найти свой путь.
