— Все ты прекрасно понимаешь.
Явно волнуясь, он провел рукой по волосам.
— Мы можем пойти дальше? Клод и Зафир заметят, что я их потерял, и будут нас искать.
При упоминании двух других мужчин по коже у меня побежали мурашки, но я не обратила на них внимания. Мне хотелось знать, почему он так странно повел себя при виде гвардейцев.
— Сначала ответь на вопрос.
— У тебя слишком живое воображение. Давай забудем.
Он лгал. Не знаю, как я это поняла, но он мне лгал, а я хотела знать правду.
— Почему? Ты опасен? Ты преступник? Что ты скрываешь?
Он недовольно посмотрел на меня.
— Ты — единственная, кто здесь нарушает закон. Единственная, кто не отворачивается, когда я говорю с тобой на… — Он смолк прежде, чем успел закончить свою мысль. — И ты единственная, кому надо быть осторожнее. Особенно если ты понимаешь, что я говорю.
Мое сердце заколотилось, руки задрожали: он больше не скрывал своего мнения, а я могла больше не предполагать, что он что-то подозревает.
Он знал.
Я не должна была ему доверять. Не должна была позволять ему уводить меня от друзей, с оживленных улиц в центре города.
Внезапно Макс превратился во врага. Я развернулась и побежала прочь, не разбирая дороги, зная только, что не могу рисковать встречей с его огромными приятелями. Поэтому я мчалась в противоположном направлении, по длинной и пустой улице.
— Чарли, погоди! — огорченно крикнул Макс, однако я слышала, что он меня не преследует. — Чарли! Не убегай! Давай поговорим об этом!
Но я продолжала бежать, громко стуча ботинками, пока не перестала слышать его слов. Особенно тех, которые не должна была понимать.
Весь вечер я с трудом притворялась вежливой, натужно улыбаясь посетителям ресторана. Разговаривать было почти невозможно.
Меня охватил угрюмый настрой. Я злилась и была испугана. Трудно даже представить последствия раскрытия моей тайны. Никто, кроме родителей, не знал, на что я способна.
И никто не должен об этом знать.
Но с появлением Макса все изменилось: я не понимала, как он об этом узнал, что такого я сделала, чтобы себя выдать. Я не реагировала на его незнакомые слова и никак не подтверждала, что понимаю их.
Кроме того, я до сих пор не знала, на каком языке он говорил. Я ведь не должна была отличать один язык от другого. От меня требовалось понимать лишь то, что он не был ни паршоном, ни англезом.
Однако Макс это вычислил — и меня тоже. Как ему удалось?
Он сказал, что я его заинтриговала, но почему? Может, он увидел что-то, указывавшее на мою необычную способность расшифровывать слова, на то, что я понимаю любой язык?
Должно быть, тем вечером в клубе я вела себя слишком открыто, и мой страх был очевиден.
Но какое ему до этого дело? Почему он меня искал?
Голос отца прервал мои размышления, и я смутилась из-за собственной глупости, радуясь, что ему ничего не известно о занимавшем меня предмете.
— Чарлина! Ты слышала, что я тебе сказал?
— Извини, что? — Я постаралась скорее избавиться от мыслей о Максе. Пора было прекращать о нем думать. Ему нельзя доверять. Нельзя подвергать себя такой опасности.
— Тебя кто-то спрашивает, — сказал он с раздражением, вынужденный повторять свои слова дважды. В руках у него были подносы с едой. — Он ждет тебя у задней двери. И поторопись. Сейчас не перерыв.
В животе скрутился комок. Ведь Макс не пришел бы сюда?
Но я не могла представить себе никого другого. Ни Бруклин, ни Арон не станут дожидаться меня у задней двери. Оба пользовались главным входом и вели себя так, словно это был их ресторан. Моя мать обычно усаживала их за столик и, пока они меня ждали, приносила что-нибудь поесть.
Надо было решать, идти ли мне узнавать, кто меня спрашивает, или нет, но за мной пристально наблюдал отец, и выбора не оставалось. Если это Макс, я собиралась его выпроводить. Дать ему понять, что он не должен возвращаться.
Я выскользнула в кухню. Ее знакомые запахи не уменьшили мою тревогу.
Задняя дверь оказалась закрыта: отец поступил довольно грубо, захлопнув ее перед человеком, ожидавшим в переулке. Вероятно, это был урок тому, кто посмел спрашивать меня во время рабочей смены.