— Домой поеду, — признался он честно. — Ты еще в больнице пролежни обретаешь?
— Выписался, — обрадовал Меркулов. — После тяжелой, продолжительной болезни… Почетный кортеж доставил до дома, лежу на кровати в окружении родных и близких. Но ты не думай, рука у меня постоянно на кнопке контроля…
Ночью Турецкий долго не мог уснуть. Дождался, пока засопит Ирина, выбрался из кровати, закутался в халат, побрел на кухню. Смотрел в окно, как гаснут и рождаются на небе новые звезды, уговаривал себя, что не надо беспокоиться, что все, что он чувствует, — лишь общее неудовлетворение от жизни, он сам не знает, чего хочет, он постоянно в поиске и давно пора угомониться. Накапал стопочку коньяка, выпил, смакуя, за ней вторую, третью. Тревога не покидала. Снова лезло что-то из подсознания, тщась втолковать ему банальную истину. Это состояние надо просто пережить, наутро от него не останется и следа…
Оно бы прошло, но утром зазвонил телефон, из трубки послышался подавленный голос следователя Нагибина.
— Отвратительные новости, Александр Борисович.
— Это означает, что на работу в агентство «Глория» я сегодня опять могу не выходить? — уныло пробормотал Турецкий.
— Дело ваше. Сегодня ночью в тридцать четвертой больнице скончалась Анна Григорян. Не приходя в сознания, как говорится…
Вот черт… Турецкий в волнении заметался по комнате. Глянул в прихожую — туфель Ирины на месте не было, супруга убыла на работу. Рухнул на диван с трубкой.
— Подробности?
— Григорян была в тяжелом состоянии. Ничего удивительного. Несколько раз за ночь к ней подходила сестра, ей показалось, что состояние у больной стабильное. А утром… уже умерла.
— Имеются признаки, что ей… помогли?
— С какой стати, Александр Борисович? — следователь сильно озадачился. — Вы знаете что-то такое, о чем не знаю я?
— Отвечай на вопрос, Олег Петрович.
— Приборы не отключали, — хмыкнул следователь, — посторонних дежурная сестра не видела. Признаков насильственной смерти на теле нет.
— А охрана?
— Какая, к черту, охрана, Александр Борисович?.. Разве могла Григорян убежать в таком состоянии? Мне кажется, вы еще не вполне проснулись, нет? Обычный медицинский случай. И не в таком состоянии умирают люди. Да, не спорю, мы уже не испытаем удовольствия от ее признания в совершении тройного убийства, но разве есть сомнения в том, что она убийца? Как бы цинично ни звучало, но Григорян облегчила нашу задачу. Никакого суда, многотомных материалов дела…
— Ладно, — Турецкий раздраженно поморщился. — Ты не сказал «отвратительная новость», ты сказал «отвратительные новости». Что еще?
— А вот это довольно странно, — голос следователя вновь посмурнел. — Вчера вечером на своей квартире был зверски убит некий художник Венедикт Гурьянов. Кажется, вы его немного знали. Этакое чудо в голубых перь…
— Что?! — Турецкий подлетел с дивана. — Ты спятил, Олег Петрович?!
— Да я-то пока в рассудке, — проворчал Нагибин, — а на вас это дело подействовало явно возбуждающе. Коллега по цеху завез ему рано утром какие-то наброски, дверь была открыта, в комнате лежал Гурьянов, его буквально исполосовали ножом. Били по груди, по горлу, все вокруг в крови. Насчитали не менее двадцати ударов. Такое ощущение, что ему пытались сделать «колумбийский галстук». Вы знаете, что такое «колумбийский галстук», Александр Борисович? Это когда разрезают горло, достают язык…
— Знаю, — перебил Турецкий. — Тело еще в квартире?
— Да, туда поехал Борис. Криминалисты еще работают. Если вам нужен адрес…
— Нужен! — рявкнул Турецкий.
— Какие страсти, господи. Запоминайте. Окрестности Люблинского пруда, улица Тихая…
Мертвый Венечка действительно представлял собой тягостное зрелище. В квартире «творческий» беспорядок. Подобно собрату по цеху Кошкину, этот тип творил не только в студии, но и дома. Разбросанные по полу краски, кисти, холстины, дощечки для растирания красок. Тело лежало за кадкой с декоративной пальмой, его уже накрыли простыней. Подходить туда не хотелось, слишком много там было засохшей крови.
— А вы куда? — нахмурился усатый криминалист, приметив незнакомца.
— Расслабься, он свой, — буркнул Борис. — Присаживайтесь, Александр Борисович, — он махнул рукой на продавленную тахту. — В ногах сегодня точно правды нет.
