— Ты что, Борька?!
— А вы догадайтесь, Александр Бори… — он чуть не захлебнулся. — Вот черт… надо же, подстрелил, урод…
— Ты в порядке? Куда он попал? — Турецкий лихорадочно ощупывал дрожащее тело. Влез во что-то липкое в районе правого плеча. Господи, счастье-то какое…
— Куда он меня? Я сам не понимаю… По-моему, не так уж плохо, Александр Борисович, умирать не собираюсь…
— Не умрешь, Борис, если сам, конечно, не захочешь. В плечо он тебя подстрелил.
— Действительно, на хрена мне это плечо?.. — Борис попытался подняться, взвыл от боли, рухнул на спину. — Вы еще здесь, Александр Борисович? Бегите за ним… Не волнуйтесь, я позвоню куда надо…
Турецкий помчался за преступником. Обогнул здание и с мыслью: «А ведь он попытается меня убить! Раз уж я про все знаю, почему бы не задержаться на минутку?», и он совершил такой прыжок, что самому стало страшно. Очень кстати: грохнул выстрел, преступник поджидал, пока преследователь выбежит из-за угла. Турецкий покатился по щербатому асфальту, крича от боли в позвоночнике. Но пистолет не выронил, встал на колено, сжал рукоятку обеими руками и выстрелил трижды — в направлении вспышки. Загремела крышка мусорного контейнера, шум дождя слился со стоном. Размазанная фигура переместилась по стеночке, прихрамывая, человек побежал прочь. Обернулся, произвел несколько выстрелов, но Турецкий снова откатился. Преступник нырнул в подворотню, Турецкий пустился за ним. Выглянул из-за угла, но тот уже сгинул. Досадуя, Турецкий вылетел из подворотни, готовый стрелять. Преступнику не повезло — окрестные дворы он должен был знать наизусть, но угодил именно в тот, что завершался тупиком! Он метнулся к подъезду, Турецкий выстрелил. Преступник захромал в другую сторону — к кирпичной стене, украшенной толпой мусорных баков. Добежал до стены, обернулся, присел.
— Брумберг, бросай оружие! — крикнул Турецкий. — Хватит уже…
Пуля выбила кирпич за спиной. Турецкий присел, мишень тряслась перед глазами. Он с трудом различал, как Брумберг поднялся, подволок к стене какой-то ящик, взгромоздился на него. Повернулся, выстрелил. Турецкий открыл ответный огонь, стрелял, пока не кончились патроны. Фигура пошатнулась, ящик ушел из-под нее, как табуретка из-под ног висельника, и преступник покатился по земле. Турецкий уже подбегал. Упал на колени, выдернул из кармана тонкий фонарик. Все. По оскаленной физиономии детектива Брумберга молотили капли дождя. Глаза широко открыты, лицо искажено в посмертной гримасе. Одна из пуль попала в живот, другая пробила грудь там, где сердце. Не разучился ты еще стрелять, Турецкий…
Ну что ж, на мусорке этому парню самое место. Борис, лежа в позе зародыша, тяжело дышал.
— Только не говори, что тебе не больно… Вызвал, кого надо?
— Вызвал… Вы разделались со злодеем?
— Разделался…
Борис засмеялся, хотя его корежило от боли.
— Слушай, — вспомнил Турецкий, — не знаю, как у Нагибина, а у меня в машине, как у всякого прилежного автомобилиста, есть аптечка. Я готов извести ее на тебя. Даже ту странную штучку, что используют для проведения искусственного дыхания — изо рта в рот. Пойдем в машину? Ты как?
— Скорее, да, чем нет… — простонал Борис, — вы меня отнесете или самому дойти? Ведь это всего лишь плечо, да?
«Скорая», как всегда, опаздывала. Да и милиция не больно-то спешила. Уже в машине, сделав перевязку товарищу, Турецкий позвонил Нагибину, в двух словах описал сложившуюся ситуацию.
— Олег Петрович, нижайше прошу, прикрой меня. Да, я убил человека и знаю, где должен провести остаток ночи, невзирая на то, что это была самооборона. Но, возможно, уже сегодня ночью… Словом, я должен быть в другом месте. Выручай. С Борисом ничего страшного, жить будет, хотя ранение, похоже, не сквозное.
Он отключил телефон, повернулся к напарнику.
— Борис, в твоей пушке остались два патрона. Одолжишь до утра?
— Да берите, жалко, что ли… — простонал оперативник. — Я вам его в наследство оставлю, дарственную подпишу… Только не уходите, пока кто-нибудь не приедет, хорошо? А то мне одному тут страшно…
В двенадцатом часу ночи Турецкий явился домой — грязный, страшный, смертельно усталый. Приложил палец к губам, предупреждая «бабий плач», стянул с себя одежду. Бормоча под нос, что нуждается в регулярном подкармливании и обильном поливе, потащился в ванную. Помылся, съел кусок мяса, поставил будильник и провалился в крепкие объятия Морфея.
