И каждую ночь с тех пор ко мне приходила Зина. Сперва она являлась мертвая, страшная, как труп, но, постепенно оживая, она превратилась, наконец, в прежнюю цветущую невесту. Как она была прекрасна в последний раз! Обнаженный лежал я на постели, — жадно охватив меня, с какой страстью припала она розовыми губами к истомленной моей груди! Я чуял запах фиалок от кудрявой ее головки; черная прядь сладостно щекотала мне плечо.
Но, уходя от меня, с какой грустью взглянула в глаза мне Зина! Алые губы, еще дышавшие жаркой кровью, кротко и нежно коснулись моих иссохших губ. В первый раз я услышал ее голос.
— Прощай, милый! — серебристо прозвучало в тишине.
Три ночи прошло с тех пор. Она не приходила и не придет. Теперь моя очередь идти к ней. Час встречи близок. Зина, я люблю тебя!
Декабрь 1906 г.
Нижний Новгород
Борис Садовской
ИЛЬИН ДЕНЬ
Всякую голову мучит свой дур[13].
Сковорода
Василий обедал у Владимира. Они были помещики, соседи; оба молодые и неженатые. Василий смуглый, в черных завитках, Владимир длинноволосый и белокурый. Домик его выстроен был недавно из свежих сосновых бревен.
Отобедав, приятели вышли на крыльцо. Василий не любил чаю. Долговязый слуга его налил барину чашку из кофейника. Хозяин присел у самовара.
— А у меня от кофею голова болит. Выпил бы ты чашку со мной, Василий.
Василий вынул колоду карт.
— Чет или нечет?
— Чет.
— Проиграл. Не везет тебе.
Василий прихлебнул.
— Как это ты, Владимир, за границей от чаю не отвык? Ведь немцы его совсем не пьют.
— Нет, пьют, да тамошний чай мне не по вкусу. А в Веймаре я больше пиво пил.
— Чет или нечет?
— Чет.
— Проиграл опять.
— Ладно. И какой городок хорошенький этот Веймар! Весь в садах. Там проживал тогда тайный советник Гёте, так у него в цветнике розанов бывала такая сила, что веришь, Вася, мимо пройти нельзя, так и захватит дух. Мы там в кегли играли. Немцы игру эту любят.
— И тайный советник с вами?
— Что ты, как можно: такой почтенный. Ведь ему лет восемьдесят было. Он и скончался при мне. Признаться, я хоть частенько видал его, а все как словно боялся: больно уж важный старик. Вот герр Эккерман[14] был куда веселее.
— А что?
— Он нам, бывало, что тайный советник скажет, все растолкует, да так, что лучше не надо.
Василий зевнул.
— Экая невидаль твой Гёте. Я каждую ночь с ним в пикет играю.
Владимир выпучил глаза.
— Да ведь он помер.
— Ну так что?
— Как что? Нешто мертвые могут в пикет играть?
— Стало быть, могут. А ты вот слушай: твой Гёте высокого росту, видный, так?
— Так.
— Лицо чистое, нос грушей, малость красноват. Ходит в халате с меховой опушкой, тут звезда.
— Верно. Откуда ты знаешь?
— Понюхай-ка табачку: гишпанский.
— Нет, вправду, как это ты?
Василий протягивал Владимиру табакерку с черепом на крышке.
— Опять ты меня Костей потчуешь.
Слуга в дверях встрепенулся.
— Каким Костей, что ты городишь?
— Ах, и вправду, вот вышло смешно! Это нянюшка покойная все адамовой головой меня пугала: вот Костя съест. А ведь твой Костя в самом деле похож на череп: желтый, костлявый и зубы скалит. Батюшки, что это? Да он настоящий череп!
Василий погрозил Косте мизинцем. Тот вытянулся у косяка.
— За то ему и прозвище Череп. Что же, табачку?
Владимир чихнул. Он пробовал удержаться и не мог.
Сквозь слезы видел он желтое лицо Кости: оно кривлялось и казалось опять настоящим черепом. Василий тасовал карты. Но зазвенел колокольчик, послышалось ржанье, голоса, и Владимир очнулся.
Из крытого тарантаса вылез дородный барин. Взобравшись на крыльцо, он обнял хозяина.
— Дядюшка! Вы ли это?
— Я сам. Хоть я тебе не то чтобы совсем дядюшка, пуля в лоб, однако не чужой, а потому и заехал.
— Дядюшка, чайку. Да какими судьбами… А это мой друг и сосед Вася…
— Погоди, братец, не спеши. Мы с господином поручиком друг друга довольно знаем.
— Здравствуйте, Елпифидор Сергеич.
— Здравствуй, пуля в лоб. Что же ты, в отставке?
— Мы оба в отставке, дядюшка. Только я как абшид получил, вышел и в Веймар уехал, а он до прошлого года все служил.
— Так. Ну, а в карточки, небось, поигрываешь, а?
— Играю. Не угодно ли?
— Спасибо, пуля в лоб. Да с кем же ты здесь играешь?
