Алан пошел к заветной цели. Улица оказалась из старинных: застроенная в основном благородными георгианскими[1] домами. Дождь моросил с прежним упорством. На фоне неба, уже чуть заметно просветлевшего перед рассветом, различались контуры старинных дымовых труб. И вокруг ни души.
Тут-то он и услышал это.
Звук.
Но не просто звук; скорее стон. Человеческий стон, однако какой-то странный. Сдавленный. Или искаженный.
Может, померещилось? Алан обшарил взглядом мостовую, подъезды, окна. В этой узкой боковой улочке по-прежнему не было никого, кроме него. По сторонам возвышались деловые здания. Или построенные в незапамятные времена жилые дома, превращенные в офисы сравнительно недавно. Кто может оказаться здесь глубокой ночью? Наркоман какой-нибудь? Бродяга? Или старый пьянчуга, уснувший в канаве, неразличимый в густой тени?
Алан решил не обращать внимания. Именно так и должен поступать нормальный лондонец. Не обращать внимания. Жизнь в громадном, шумном и бестолковом городе и без того достаточно сложна; не хватало еще усугублять постоянный стресс попытками разобраться, кто и почему странно стонет ночью. Особенно когда ты пьян в стельку; это Алан все же понимал.
Но тут он вновь услышал звук, услышал совершенно отчетливо. Ужасный, до мороза по коже, стон человека, испытывающего страшную боль. Похоже, кто-то пытался крикнуть: «Спасите!» Вот только звучало это как «си-и-ите-е…»
Что за чертовщина? Алану стало страшно. Его даже прошиб пот. Он не имел ни малейшего желания выяснять, кто — или что — может издавать подобные звуки. И все же должен был это сделать. Его нравственные рефлексы требовали прийти на помощь.
Стоя под дождем, он подумал о своей матери. Что она сказала бы? Сказала бы, что у него нет выбора. Имеется однозначный моральный императив: кому-то больно, следовательно, ты ему помогаешь.
Он посмотрел налево. Там стояли несколько сложенных из темно-красного кирпича георгианских домов с изящными старомодными окнами. На одном из домов оказалась вывеска, мокрая деревянная табличка, блестевшая в свете уличного фонаря. «Музей Бенджамина Франклина». Он не знал толком, кем был этот самый Бенджамин Франклин. Какой-то янки, писатель вроде. Но это совершенно неважно. Теперь он уже не сомневался, что стоны доносятся именно из этого дома, потому что дверь приотворена. И это в субботу, в пять утра.
Через щелку в двери сочился тусклый свет. Алан стиснул кулаки. Разжал. Снова стиснул. А потом подошел к двери и толкнул.
Она распахнулась. Вестибюль встретил его тишиной. В углу располагалась касса, рядом стол с кучей проспектов, над ним табличка с надписью «Видеоэкскурсия» и указующей стрелкой. В большом помещении полутемно, горело только несколько ламп дежурного освещения.
Казалось, в музее все спокойно. Дверь не на запоре, но внутри на первый взгляд все в полном порядке. Совершенно не похоже на ограбление.
— Ши-и-ити-и-и…
Снова. Жуткий стон. Правда, на сей раз ясно, откуда он доносится: из подвала.
Алан почувствовал, как в сердце впились леденящие коготки страха. Однако заставил себя собраться и решительно направился в конец вестибюля, туда, где за боковой дверью уходила вниз деревянная лестница. Алан спустился по скрипучим ступеням и оказался в подвальной комнате с низким потолком, с которого свисала одинокая электрическая лампочка без плафона.
Лампочка была слабой, но света хватало. Алан осмотрелся. Комната как комната — если бы не одна странность. В углу совсем недавно копали, явно с какой-то серьезной целью. В темной лондонской почве зияла метровая яма.
Потом Алан увидел большое блестящее пятно, посреди которого лежало что-то изначально белое, а теперь перепачканное красным.
Красное — это кровь? Алан сам не мог понять, почему так решил, но он был уверен: ошибки нет.
А белая груда? Перья? Лебединые перья?
Алан подошел и потрогал груду носком ботинка. Это оказались волосы, возможно человеческие. Кучка седых человеческих волос. А вокруг и на этой кучке брызгами алела кровь. Как вишневый сироп на лимонном шербете. Как овечий выкидыш на снегу.
— Аррси-ите…
Стон раздавался рядом, за соседней дверью. Алан еще раз отринул страх и, пригнувшись, прошел сквозь низкий дверной проем.
