– Не перебивай, девчонка, никак у тебя не вырастет шишка почтения к старшим. Надеюсь, в другом, более приятном месте, шишки у тебя уже выросли!
Весь класс восторженно хихикает Мадемуазель смеётся через силу. А я готова поклясться: Дютертр пьян.
Перед его уходом нас выставляют за дверь. Я ничего не отвечаю на реплики типа: «Дорогая, тебе так повезло! У тебя самая почётная роль! Другим в жизни такого не дождаться!» – и иду утешать бедняжку Люс, опечаленную тем, что её обошли.
– Да ладно… зато зелёное тебе очень пойдёт… и потом, ты сама виновата, почему ты не вылезла перед Анаис?
– Шут с ним, – вздыхает Люс. – Я всё равно на людях теряюсь и наверняка совершила бы какую-нибудь промашку. Но я рада, что приветственное слово говоришь ты, а не дылда Анаис.
Когда я сообщила папе о той важной роли, которую я буду играть на торжественном открытии школы, он осведомился, наморщив свой царственный нос:
– Постой, а мне тоже следует там быть?
– Вовсе нет, тебя это особенно не касается.
– Прекрасно. Значит, мне не надо тобой заниматься?
– Конечно нет папа, не изменяй своим привычкам!
Город и школа стоят на ушах. Если так будет продолжаться, я ничего не успею рассказать. Мы приходим в класс к семи утра, а ведь у нас много дел и помимо школы! Директриса выписала из столицы департамента огромные пачки папиросной бумаги – розовой, нежно-голубой, красной, жёлтой, белой; в среднем классе мы их вскрываем – самая ответственная работа поручена старшим – и, пересчитав большие лёгкие листы, сгибаем их по длине вшестеро, разрезаем на шесть полос, собираем полосы в кучки и относим их на стол мадемуазель. Специальными ножницами она делает круглые зубчики по краям. Потом Эме раздаёт полоски первому и второму классам. Третий класс в работе не участвует: там одни малыши, они только испортят эту красивую бумагу, каждая полоска которой превратится в искусственную пышную розу на конце стебля из латунной проволоки.
Как здорово! Книги и тетради пылятся в партах, а мы, едва проснувшись, тут же мчимся в школу, превратившуюся в цветочную мастерскую. По утрам я больше не нежусь в кровати и так спешу прийти пораньше, что даже пояс застёгиваю на ходу. Порой мы все уже сидим в классе, а наши учительницы только спускаются. Что до одежды, то они нас явно не стесняются. Мадемуазель Сержан щеголяет в красном батистовом халате (гордо вышагивая без корсета). Её смазливая помощница с нежными заспанными глазами следует за ней в шлёпанцах. Ведут они себя по-домашнему; позавчера утром Эме, вымыв голову, спустилась с распущенными и ещё влажными волосами – они у неё золотистые, шелковистые, довольно короткие и слегка вьются на концах. Эме походила на сорванца-мальчишку, и директриса, добрейшая директриса, пожирала глазами свою помощницу.
Двор опустел. Задёрнутые саржевые занавески пропускают синий фантастический свет. Мы устраиваемся поудобнее, Анаис снимает передник и, как пекарь, засучивает рукава; Люс, которая целыми днями скачет и носится за мной по пятам, подворачивает платье и нижнюю юбку, словно собирается мыть пол, – и всё для того, чтобы показать свои круглые икры и хрупкие лодыжки. Мадемуазель, сжалившись, разрешает Мари Белом отложить учебник; та, как всегда слегка ошалевшая, порхает между нами в чёрно-белой полосатой юбке, как попало вырезает полосы, ошибается, цепляет себя за ноги латунной проволокой, огорчается и тут же млеет от радости – такая беззащитная и кроткая, что её даже не дразнят.
Мадемуазель Сержан поднимается и резким движением отдёргивает занавеску на окне, выходящем во двор к мальчишкам. Из школы напротив доносится рёв молодых грубых плохо поставленных голосов – это Рабастан разучивает со своими воспитанниками республиканский гимн. Мадемуазель, подождав немного, машет рукой – голоса стихают, и услужливый Антонен прибегает к нам с непокрытой головой и трёхцветной розеткой в петлице.
– Не будете ли вы так любезны послать двух своих учеников в мастерскую, чтобы они нарезали латунной проволоки кусками по двадцать пять сантиметров?
– Сию минуту, мадемуазель. А вы всё цветы мастерите?
