– Тысяча извинений, мадемуазель, дамы ещё не спустились?
– Нет, сударь, я сама их жду. Хоть бы они не опоздали, ведь «отсутствие – самое страшное из зол». Я уже семь раз комментировала этот афоризм Лафонтена в своих сочинениях, которые отмечались как лучшие.
Я говорю серьёзно и тихо, красавец-марселец слушает, и на его круглом лице проступает беспокойство (теперь он тоже сочтёт, что я немного не в себе). Разговор переходит на другую тему.
– Мадемуазель, мне сказали, что вы много читаете. У вашего отца большая библиотека?
– Да, сударь, у него ровно две тысячи триста семь томов.
– Вы должны знать много интересного. В прошлый раз, когда вы так мило пели, я сразу заметил, что вы рассуждаете как взрослая.
(Люди добрые, какой идиот! Когда он только уберётся отсюда? Ах да, он же немного в меня влюблён. Так и быть, буду с ним полюбезнее.)
– У вас, сударь, как мне говорили, красивый баритон. Когда каменщики не слишком шумят, нам порой слышно, как вы поёте у себя в комнате.
Зардевшись от удовольствия, он с обворожительной скромностью протестует. И жеманится:
– Ах, мадемуазель! Скоро вы сами сможете составить об этом мнение: мадемуазель Сержан попросила меня по четвергам и воскресеньям давать старшеклассницам уроки сольфеджио. Мы начнём на следующей неделе.
Вот везуха! Будь у меня сейчас время, я бы с радостью побежала объявить новость подружкам – они ничего не знают. Представляю себе, как в следующий четверг Анаис будет обливаться одеколоном, покусывать губы, затягивать кожаный пояс и томно напевать.
– Неужели? А я ничего не знала! Мадемуазель Сержан и словом об этом не обмолвилась.
– Ой, мне, наверно, следовало держать язык за зубами. Я вас попрошу делать вид, что вы так ничего и не знаете!
Подавшись всем телом вперёд, он умоляет меня, я отвожу локоны от лица, хотя они ничуть мне не мешают. Это сближающие нас подобие тайны приводит его в весёлое расположение духа, теперь он будет глубокомысленно подмигивать мне – впрочем, глубокомыслие это относительное. Он удаляется – форменный красавец, – бросив на прощанье совсем по-свойски: «До свидания, мадемуазель Клодина». – «До свидания, сударь».
Полпервого: ученики уже появляются, а Эме всё нет! Я отказываюсь играть, сославшись на головную боль, и от волнения не нахожу себе места.
Но что я вижу? Они спускаются, пересекая двор; ужасная начальница держит Эме под руку – неслыханно! – и очень ласково с ней разговаривает. Мадемуазель Лантене, ещё слегка растерянная, поднимает на свою более высокую спутницу прекрасные безмятежные глаза. При виде эдакой идиллии моё беспокойство обращается в печаль. Прежде чем они подходят к двери, я выскакиваю вон, бросаюсь в самую гущу игроков в салки и кричу: «Я тоже играю!», как бы закричала «Пожар!» И, пока не зазвенел звонок, я, с трудом переводя дух, то от кого-то убегаю, то кого-то догоняю, всеми силами стараясь не думать.
Тут я замечаю Рабастана: он глядит через стену, с явным удовольствием наблюдая за беготнёй девушек, которые, кто бессознательно, как Мари Белом, а кто и нарочно, как дылда Анаис, сверкают красивыми или не очень икрами. Дамский угодник одаривает меня обаятельной, сверхобаятельной улыбкой; ответить ему я не решаюсь из-за подружек, но, приосанившись, встряхиваю локонами. Нужно же позабавить кавалера (хотя, по-моему, он от рождения бестактен и суёт нос в чужие дела). Анаис тоже его засекла и теперь высоко задирает неказистые ноги, чтобы ему было виднее, и хохочет, и верещит. Она и с волом будет кокетничать.
Всё ещё тяжело дыша, мы возвращаемся в класс и открываем тетради. Но через четверть часа появляется мамаша Сержан и на местном наречии уведомляет дочь, что прибыли ещё две ученицы. Класс бурлит: две «новеньких», которых сама судьба велела изводить! Мадемуазель Сержан выходит и просит мадемуазель Лантене присмотреть за нами. А вот и Эме, я пытаюсь поймать её взгляд и улыбкой передать ей свою нежность и тревогу, но она глядит неуверенно, и моё глупое сердце разрывается. Я наклоняюсь над своим трико с блестящей ниткой. У меня ещё никогда не спускалось сразу столько петель. Их так много, что мне приходится обратиться за помощью к Эме. Пока она размышляет, как помочь беде, я шепчу:
