– О, я не сомневаюсь, что это не было похоже на обычный булинь – там, внизу, когда во рту у тебя полоскалась вода, а в штанах – полтонны дерьма! Однако уверяю тебя, этот узел абсолютно ничем не отличается от сотен булиней, которые мне довелось повидать на своем веку.
И Фейн протянул ему обрезанный кусок мокрой веревки с по-прежнему завязанным на ней узлом.
– Там были добавочные петли.
– Анник, – произнес Фейн, поворачиваясь к снайперше. – Это тот узел, который ты завязала?
Она кивнула. Ее глаза были неподвижны словно камни.
– Это весь узел? – настаивал Фейн. – Ты ведь не делала ничего такого, что могло бы сбить с толку Его Всесиятельнейшее Высочество? Его легко сбить с толку.
Она молча покачала головой.
Валин попытался понять, что за чувства скрываются за этими непроницаемыми глазами. Анник лгала; по крайней мере это было ясно.
– Не самое удачное начало дня, – заключил Фейн, с отвращением швыряя веревку с узлом на палубу. – Совсем неудачное, я бы сказал! Анник, ты следующая. Шарп, Айнхоа – выкиньте за борт нашего бесстрашного лидера, пускай плывет себе обратно на остров.
Каден выглянул из узенького окошка гончарной мастерской. Хотя в каменном помещении все еще царил промозглый холод, против которого был бессилен его грубый балахон, солнце уже взобралось на восточный небосклон над Львиной Головой, заливая светом Ашк-ланские тропинки и здания. Снаружи, должно быть, намечался отличный денек – живительная зелень молодых побегов на фоне ярко-синего неба, свежий весенний ветерок, порывами налетающий с вершин, терпкий можжевеловый аромат, смешивающийся с запахом теплой грязи… К несчастью, находки зарезанных коз и странных следов за пределами монастыря привели к изменению распорядка: выполняя запрет, наложенный Шьял Нином на любые работы послушников за пределами монастырского двора, Тан перевел Кадена в амбар, служивший гончарной мастерской.
– Свой замок закончишь разбирать позже, – сказал он, как бы отметая взмахом руки строительные труды Кадена, оказавшиеся бессмысленными. – Пока что делай горшки. Широкие и глубокие.
– Сколько? – спросил Каден.
– Сколько понадобится.
Старый монах не пояснил, что это может значить.
Подавив вздох, Каден оглядел внутреннее пространство гончарни – молчаливые ряды кувшинов, горшков, кружек, чайников и чашек, аккуратно расставленных на деревянных полках. Он бы предпочел быть сейчас снаружи, вместе с монахами, пытающимися отловить загадочную тварь, а не сидеть взаперти и лепить горшки, но его предпочтения мало что значили.
Каден, конечно же, был знаком с гончарным ремеслом. Хинские монахи каждую весну и осень сбывали свою керамику вместе с медом и вареньем кочевым ургулам – варварскому народу, не имевшему достаточного умения или интереса, чтобы заниматься такими вещами самим. Обычно ему нравилось проводить время в гончарне: разминать пальцами прохладную глину, качать ногой педаль, следя за тем, как под руками словно сама собой возникает изящная форма чашки или кувшина. Однако, учитывая последние события, назначение на круглосуточную работу в гончарне немного смахивало на тюремное заключение, и его мысли не раз отвлекались настолько, что не миновать бы ему порки, если бы Тан был рядом и видел это. Ему даже пришлось разбить несколько изделий из-за «детских» ошибок, каких он не допускал уже лет пять или шесть.
Он как раз собирался сделать перерыв, чтобы съесть горбушку черствого хлеба, которую за завтраком припрятал за пазухой балахона, когда окошко над его головой закрыла чья-то тень. Еще до того, как он успел обернуться, в его уме возник сама-ан растерзанной козьей туши с вычерпанным из черепа мозгом. Каден привстал с сиденья, потянувшись к поясному ножу. Это было смехотворное оружие, но… но в нем не было нужды. За окошком на корточках сидел Акйил – черные кудри освещены сзади ярким солнечным светом, на лице насмешливая улыбка.
– «Страх – это слепота, – торжественно процитировал юноша, помахивая пальцем. – Спокойствие – зрение».
Каден испустил долгий вздох.
– Благодарю тебя за эту мудрость, о учитель! Неужели ты закончил свое послушническое обучение за те два дня, что я здесь томлюсь?
