– Ваше счастье, что мальчик цел и невредим.
О чем бы ни был у них спор, на Кадена произвело впечатление то, что Нин сумел сохранить самообладание. Старый монах, конечно, был не слаб духом, но, по сравнению со взглядом Ута лед мог показаться теплым, а сталь мягкой.
Настоятель собрался что-то ответить, но Ут уже повернулся обратно к Кадену. Опустившись на одно колено, он поднес ко лбу руку в кольчужной рукавице. Его спутник в точности повторил его движение, и оба заговорили вместе, так что их голоса сливались в один, как если бы их речь была отрепетирована:
– Да здравствует Наследник Света, Долгий Ум Мира, Держатель Весов, Хранитель Врат!
Эти слова прозвучали для Кадена словно эхо из парадных залов его детства. Это были древние слова, древние, как сама империя, твердые и неизменные, как камни Рассветного дворца. Он слышал это приветствие тысячи раз, когда его отец занимал свое место на Нетесаном троне или покидал дворец, чтобы пройтись вдоль по Дороге Богов, или появлялся на очередном официальном обеде. В детстве он любил слушать этот перечень титулов, но сейчас каждое слово вонзалось, словно холодный железный гвоздь в его позвоночник. Он знал, что будет дальше, знал, чем должна закончиться эта формула, и готов был умолять двоих посланцев остановиться, однако они неумолимо продолжали:
– Да здравствует тот, кто сдерживает тьму! Да здравствует император!
Каден почувствовал себя так, словно его сбросили с огромной высоты. Он словно летел кувырком, тщетно пытаясь зацепиться хоть за что-то прочное и знакомое. За пределами их маленького кружка, в который входили настоятель, аннурцы, Тан и он сам, монахи занимались своими повседневными делами; они расхаживали, склонив головы под капюшонами, спрятав руки в рукава своих балахонов, двигаясь размеренно и аккуратно, словно все в мире было по-прежнему. Однако это было не так. Ничто не осталось прежним. Произнесение приветствия, которое он только что услышал, перед кем бы то ни было помимо его отца приравнивалось к государственной измене высочайшей степени, каравшейся, согласно древнему и ужасному обряду, ослеплением и погребением заживо. То, что министр и эдолиец произнесли эти слова здесь и сейчас, могло означать только одно: его отец был мертв.
Непрошеные образы заполонили его мозг. Отец, терпеливо раз за разом натягивающий лук, в то время как они с Валином пытаются воспроизвести его ровное, плавное движение на собственных, гораздо более маленьких луках. Мрачное лицо отца, смотрящего, как вешают тех, кто похитил его сыновей. Отец, натягивающий великолепные золотые поножи, чтобы возглавить парад армий Объединенных Городов. Казалось невероятным, что Ананшаэль мог забрать человека, обладающего такой энергией и таким могуществом, еще до того, как ему исполнилось пятьдесят. Это было невероятно; однако Ут и мизран-советник явились сюда и произнесли неотвратимые слова.
Он не знал, сколько он стоял так, ошеломленный, пока в конце концов настоятель не прервал его ступор.
– Каден, – тихо произнес он, показывая на двоих людей, по-прежнему стоявших на одном колене, поднеся руку ко лбу.
Сперва Каден не понял, почему они до сих пор не поднялись. Потом он испуганно осознал, что они ждут его приказа, как тысячи раз до того, коленопреклоненные, ждали приказа его отца… Приказа своего императора. Он едва не застонал.
– Прошу вас, – слабым голосом проговорил он. – Прошу, встаньте.
Они поднялись – Ут не менее проворно, чем его спутник, несмотря на вес своих доспехов. Пока Каден пытался совладать со своим потрясением и собраться с мыслями, чтобы задать хоть какой-нибудь разумный вопрос, дверь в помещение для гостей со стуком распахнулась, и Пирр Лакатур не спеша выплыла во двор. Ее муж следовал в нескольких шагах за ней.
Три верхние пуговицы на блузке торговки были расстегнуты – по всей видимости, перед этим она предавалась послеобеденной дремоте. Она рассеянно почесывала ухо, дожидаясь, пока муж ее догонит, однако, завидев собравшихся во дворе людей, приостановилась, словно оценивая обстановку, и затем решительно двинулась вперед с широкой улыбкой на лице. Казалось, она пришла на деревенскую ярмарку и примеряется к Уту с министром, как к каким-нибудь краснорожим крестьянкам или перебравшим эля кузнецам, торговцам рыбой или галантерейщикам, которым собирается всучить свой товар. Хакин на несколько мгновений задержался, бессознательно одергивая полы своего камзола, словно пытаясь его разгладить. Пирр обратилась к эдолийцу, с небрежной почтительностью склонив голову:
