Его обучение, суровое с самого начала, дальше становилось только хуже; удары были жестче, время труда длиннее, перерывы на отдых короче. Удивительное дело, Каден со временем начал понимать, что во многих отношениях его умиал, по-видимому, знал его лучше, чем он сам – знал, как долго можно держать его в воде горного ручья, прежде чем он начнет тонуть, знал, сколько он сможет пробежать, прежде чем упадет, знал, насколько близко он может поднести руку к огню, чтобы плоть не обгорела. И с течением дней Каден обнаружил: несмотря на то, что его тело по-прежнему съеживалось в ожидании физических мучений, ум принимал их с растущим безразличием. Впрочем, он все равно испытал облегчение, когда ему выпало несколько часов, которые он мог провести наедине с собой.
Каменная келья, в которой он спал, была маленькой: в ней едва хватало места для тощего тростникового тюфяка, дощатого стола и нескольких крючков, чтобы вешать одежду. Гранитная поверхность стен и пола была холодной и шершавой. Тем не менее это было его собственное место, и когда он закрыл дверь в коридор, возникла иллюзия приватности и уединения. Каден уселся за стол, посмотрел во двор через узкое окошко, откупорил бутылочку с чернилами и взял перо.
«Отец», – написал он вверху страницы. Пройдут месяцы, прежде чем письмо доберется до Рассветного дворца, даже если ему удастся послать его с Блеримом Панно, когда тот отправится к Изгибу. Оттуда его должны будут переправить на корабле в Аннур. Любые сведения, которыми Каден захочет поделиться, безнадежно устареют к тому времени, как оно прибудет к месту назначения, и все же для него было важно написать его, даже несмотря на то, что сказать было практически нечего. Возможно, здесь сыграло роль суровое наставничество Тана или же трагические происшествия вокруг монастыря, но Каден ощущал, как будто некая важная часть его существа, некая нить, соединявшая его с прошлым, с семьей, с домом, оказалась туго натянутой, и что если он оставит ее без внимания слишком надолго, она может внезапно и неожиданно оборваться. Он помедлил, прежде чем вспомнил, что нужно вписать в обращение имя сестры.
Отец и Адер!
Прошу прощения за то, что так долго не писал вам. У нас здесь мало что происходит, однако забот хватает. Совсем недавно…
Прежде чем он успел закончить предложение, дверь с треском распахнулась. Каден вихрем развернулся, ища какое-нибудь оружие, однако это оказался всего лишь Патер, потный и задыхающийся в своем балахоне. Лицо малыша раскраснелось, глаза были широко распахнуты от возбуждения.
– Каден! – завопил он, пытаясь замедлить свое стремительное движение вдоль кельи. – Каден! Там люди, Каден! Незнакомые!
Каден отложил перо. Посетители в монастыре появлялись нечасто, точнее исключительно редко. Разумеется, каждый год прибывал новый урожай новичков, но они приходили все вместе в один и тот же день, под предводительством Блерима Панно, который сопровождал их от Изгиба в горы. Иногда Панно приходил с запада, но этот путь был долгим и тяжелым – голая степь, перемежающаяся песками, где встречались одни лишь кочевые ургулы. В любом случае, Монаха Стертые Пятки не ждали в монастыре раньше следующего месяца; Каден начал свое письмо заблаговременно.
– Что за люди?
– Купцы, – защебетал парнишка. – Двое и с ними вьючный мул!
Каден сел прямо. Хин выращивали или делали вручную почти все, в чем испытывали нужду, а остальное выменивали осенью у ургулов. Тем не менее время от времени к ним забредали какие-нибудь торговцы, зачарованные слухами о баснословных сокровищах, сокрытых в стенах далекого северного монастыря, и ради них не побоявшиеся пути в несколько сотен лиг. Их разочарование, когда они обнаруживали скудный быт хинских монахов, было настолько очевидным, что Каден почти сочувствовал им. Было маловероятно, чтобы кто-то пустился в такое путешествие в это время года, однако, судя по всему, Патер видел прибывших собственными глазами.
– Где они? – спросил он.
– Они сейчас переодеваются, но придут в трапезную к ужину. Соберутся все монахи, и нам можно будет задавать вопросы! Нин сам сказал!
