— Да, я вам надоедаю своими глупыми воспоминаниями, — встрепенулась Ольга. — Чем меньше думаешь о прошлом, тем лучше. Давайте есть.
Через час, когда обед был окончен и они заказали кофе, было принято решение. Ольга согласилась продавать коллекцию по частям, при посредничестве Александры.
— Мне, в сущности, все равно, как вещи будут проданы, главное — получить деньги. — У нее был вид человека, который разуверился во всем. — Срочно, срочно нужны деньги. Остальное неважно.
— За срочность я не ручаюсь, но постепенно мы все продадим за хорошую цену, — кивнула художница. — Даже учитывая то, что придется платить какой-то процент посреднице. Впрочем, эти расходы обычно несет покупатель…
Ольга отмахнулась, словно отгоняя ненужную информацию:
— Знаю, слышала. Я так рассчитывала, что никогда больше не увижу все эти коробки из папиного кабинета! Трубки, браслеты, побрякушки… Эти проклятые четки со сверчками!
Последние слова вырвались у нее с надрывом, голос слегка дрогнул. Судорожно вздохнув, Ольга накренила опустевшую чашечку из-под кофе, рассматривая рисунок кофейной гущи.
— Знаете, что говорил о своей коллекции отец? — спросила она. — Он брал иногда какую-то вещь, рассказывал, как приобрел ее, где, при каких обстоятельствах, какое у этого экземпляра, предположительно, прошлое… И всегда добавлял: «Даже если начало истории известно, то нельзя угадать, какой будет конец!» А почти у всех вещей темное прошлое… Есть вещи, за которыми тянется кровавый след.
Ольга со звоном резко опустила чашку на блюдце, заставив Александру вздрогнуть.
— Как я надеялась, что мы все распродадим сегодня! Ведь невозможно жить прошлым. Жизнь идет и не идет. Ничего не меняется, меняешься только ты сама, становишься старше… Я ненавижу свои дни рождения. Каждый раз я понимаю, что год прошел впустую, я ничего не добилась, не сделала, опять осталась одна, и наверное, это навсегда… И постарела на год. Ведь в моем возрасте уже стареют, а не взрослеют.
Ольга провела ладонью по лбу, подняла на Александру измученный, затуманенный взгляд. Художница молчала, смущенная этим приступом откровенности.
— Я так надеялась, что купят четки со сверчками! — продолжала Ольга. — Всех проблем это не решило бы, но кое-какие долги я могла бы оплатить. Ведь это был гвоздь аукциона! А дядя просил не выставлять их, он будто чувствовал, что кто-то устроит скандал. Так все и вышло. Теперь все будут повторять слова этой Марины Алешиной, сомневаться, что четки подлинные. А они настоящие! Их история мне как раз известна.
— Расскажите, пожалуйста! — Александра подняла руку, привлекая внимание скучавшей в углу официантки. — Меня это очень интересует.
Им принесли еще кофе, и Ольга, откинувшись на спинку диванчика, не сводя взгляда со стоянки, где не происходило ничего интересного, начала говорить.
— Отец начал собирать коллекцию еще в конце восьмидесятых — начале девяностых, так он рассказывал. Началось все случайно — он заинтересовался резными шахматами из копала, отделанными серебром. Кто-то из его коллег работал по контракту в Индии и привез эти шахматы. Отец просто влюбился в них, упросил обменять на золотые часы, денег у него тогда не было. Тогда мало у кого из ученой среды водились деньги. Как раз все рушилось, институты закрывались… Но отец был человеком идеи. Если его что-то увлекало, материальные подробности значения не имели. И тут же в его жизни появился янтарь — в те годы его не ценили так высоко, как сейчас, продавались удивительные вещи за небольшие деньги.
Как раз тогда Исхаков стал хорошо зарабатывать. Его научно-исследовательский институт удержался на плаву и напрямую заключал контракты с иностранными химическими предприятиями. Исхаков, еще молодой, талантливый и честолюбивый специалист, прекрасно владевший английским и немецким, часто бывал в международных командировках. Мизерная зарплата давно не имела для него значения — он жил на доходы с иностранных контрактов. Его лаборатория в рамках НИИ превратилась практически в «государство в государстве». Коллеги считали копейки, а Исхаков начал строить загородный дом. Но его коллекция росла вместе с доходами, и это не радовало супругу Исхакова, которая считала такое помещение денег чистым безумием.
