– Как его зовут? – поинтересовался Коржик.
– Митхун.
Коржик едва не поперхнулся:
– Мит – чего?
– Хун.
– Митя то есть?
– Нет, именно Митхун.
Голова у Коржика с утра соображала не очень:
– Как это?
Лена пожала плечами.
Коржик знал заочно одного перца с таким именем. То был актер индийского слезоточивого кино Митхун Чакраборти. Того самого кино, где на фоне красивой природы группа плотных девушек танцует против группы упитанных юношей. Все в цветочных гирляндах, все поют с неестественным эхо, как будто голоса идут из пещеры, а на лбу у девушек, в аккурат между глаз, еще и коричневые кружочки налеплены. То ли родинки, то ли мишени.
– Он индус? – спросил Коржик.
Лена не знала.
«А что? – подумал он. – Кого только сейчас не встретишь в Москве». Он, например, постоянно видел двух таких черненьких в тюрбанах в одном подземном переходе. Продавали пляжные зонтики и вязанки бус. Даже сносно отвечали по-русски на несложные вопросы, почти без жестикуляции. Толян, как человек импульсивный, вполне мог взять одного такого хлопца из-под земли. Коржик подумал, что надо будет заехать к тому переходу и посмотреть, все ли подземные сидельцы на месте.
Все замолчали, пораженные его предположением. Если Митхун индус, то вскоре нужно ждать появления в офисе и других индусов, его родственников, которых он неизбежно потянет за собой. Будут ли они в тюрбанах и с цветочными гирляндами на шее, как в кино? Может, пора выучить пару слов на хинди?
Было слышно только прихлебывание кофе и мерный хруст рогаликов. Наверное, так хрустят сочной травой коровы на лугу. Того и гляди, кто-нибудь издаст протяжное мычание. Коржику вспомнилось, как недавно Толян едва не взял в ресторан своей гостиницы, которая в провинции, повара-негра. Тот приходил на собеседование и, мешая русские слова с французскими, рассказывал, как замечательно он умеет готовить паровую «стерьлйадь» и еще чего-то там. Но не взял. Что-то его удержало. Может быть, здравый смысл? В ресторан поехал русский повар.
Издалека доносилась Митхунова бойкая болтовня по телефону. Говорил он без акцента и с характерными оборотами провинциального прапорщика:
– Здорово! Как сам-то? Да ну?! А я теперь в Москве! Ага! Буду бизнес двигать. Добро! Лады! Ну, бывай. Звони, если чего.
«Словарный запас небольшой, – отметил Коржик, – но все же поболее, чем у зонтичных индусов. Значит, наш».
– Откуда он? – первым нарушил молчание Андрюха.
Андрюха – парень колоритный. Выглядел он так, будто его только что вынули из-за руля чоппера – большого сарая, где сумки с заклепками, колонки с музыкой, бензобак с черепами и все такое, и забросили в офис. На Андрюхе отдыхал глаз. У него была длинная коса, кожаные обтягивающие штаны и ковбойские сапоги со скошенными каблуками, только без шпор. На его майке красовалось скромное пожелание на английском, чтобы все поцеловали его в задницу. Росту в нем было почти два метра плюс хорошо прокачанные бицепсы. Он позволял себе весь этот прикид, за который любого другого уже давно выгнали бы взашей, только потому, что был сыном какого-то хера из министерства и хер этот был очень нужен Толяну. Поэтому ему все прощалось, а обязанностей у него и вовсе никаких не было.
– Кажется, из Саранска, – неуверенно сказала Лена, – или из Казани.
Вскоре приехал Толян, и все спешно разошлись. Как ни увлекательно было обсуждать нового сотрудника, а надо что-то делать.
Принимали в контору новых людей не так часто. Штат был укомплектован полностью и чтобы кого-то взять, прежде надо было кого-то уволить. Последним принятым был Коржик, и это случилось несколько месяцев назад.
Митхун пару раз с крайне озабоченным видом зашел, почти забежал, в кабинет Толяна. В руках у него были растрепанные бумаги. Теперь Коржик мог рассмотреть его в движении. Невысокого роста, коренастый, рыжий в веснушках. Простое, но хитрое лицо, напоминающее питу, на которую положили две маслины и немного рыжих волос. Одет он был в трикотажную жилетку грязно-зеленого цвета, из-под которой выглядывал ужасный деревенский галстук. Люди в таких жилетках и именно такого колера всегда казались Коржику потомственными сиротами и вызывали глубоко запрятанные отцовские чувства. Ему хотелось дать им конфету, утереть сопли своим платком и спросить, как дела в школе или где они там бывают. Не иначе, это была магия цвета жилетки, по-другому не объяснить. Ну, и покроя, конечно, тоже. Коржик назвал бы этот покрой жалобным. Потом, правда, хотелось отослать их подальше с глаз – делать уроки или погулять.
