Можно почти не сомневаться в том, что Антоний был очень невоздержан в этот период. Он был сильно встревожен приближением большой войны с Октавианом и, вероятно, понимал, что теперь на кону стоит его популярность в Риме. Поэтому, ожидая, пока события примут тот или иной оборот, Антоний пытался освободиться от тревог, напиваясь до бесчувствия. Но, делая это, как будет видно из последующих событий, он начал терять в глазах Клеопатры то место, которое занимал раньше. Она сама никогда не пила много вина и, судя по только что приведенному факту, всегда была отменно трезва. Наверное, она с растущим беспокойством наблюдала за распущенным поведением мужчины, от которого зависело исполнение ее честолюбивых замыслов.
Тот факт, что Антоний уже переставал быть римлянином, а с каждым днем становился все больше похожим на восточного владыку, не сильно ее волновал. Это отличало его, конечно, от Великого диктатора, память о котором становилась для нее все дороже по мере того, как она сравнивала активность Цезаря с растущей леностью Антония. Но за всю свою жизнь Клеопатра привыкла к манерам восточных монархов, и ее не мог сильно шокировать новый образ жизни ее мужа, за исключением того, что он ослабил его способности энергичного лидера. Теперь, когда ссора с Октавианом уже назрела, трон Клеопатры и вся ее жизнь зависели от способности Антония вдохновлять и командовать, и я полагаю, что частичное принятие им восточного образа жизни приблизило его к людям, с которыми ему приходилось иметь дело. «Клеопатра, – пишет Флор (Флор Луций Анней, римский историк II в. – Ред.), – в качестве платы за свою любовь попросила у пьяного полководца Римскую державу, и Антоний пообещал ей ее, как будто римлян было легче покорить, чем парфян… Забыв свою страну, свое имя, свою тогу и знаки отличия своего высокого положения, он полностью переродился, превратившись в мыслях, чувствах и одежде в того монстра, которого мы знаем. В его руке был золотой скипетр, на боку – восточный меч; его пурпурные одежды были застегнуты пряжками из огромных драгоценных камней; на голове он носил венец, чтобы быть равным царице, которую он любил».
Дворец в Александрии за последние годы был хорошо отделан и украшен; теперь он подходил для этого дородного восточного правителя. Лукан (Лукан Марк Анней, 39–65; римский поэт; участник заговора против Нерона, приговорен к смерти, покончил с собой. – Ред.) рассказывает нам, каким роскошным стала царская резиденция. Потолки ее были украшены лепниной и мозаикой, а потолочные балки были скрыты за золотой фольгой. Стены и колонны были сделаны в основном из прекрасного мрамора, но в их украшении использовалось большое количество пурпурного порфира и агата. Покрытие полов в некоторых залах было из оникса; эбеновое дерево использовалось так же широко, как и обычное; повсюду можно было увидеть слоновую кость. Двери были украшены привезенными из Индии черепаховыми панцирями, усыпанными изумрудами. Кушетки и стулья были инкрустированы драгоценными камнями, многие предметы мебели сияли яшмой и сердоликом; во дворце было много бесценных столиков из резной слоновой кости. Драпировки сияли яркими красками, золотыми блестками или пламенели, окрашенные кошенилью. По залам ходили рабы, прошедшие отбор по внешнему виду. Некоторые из них были темнокожие, другие белые; у одних были черные курчавые волосы эфиопов, у других – золотистые или льняные локоны галлов и германцев. О Клеопатре Лукан пишет: «Она тяжело дышит под тяжестью своих украшений, а ее белые груди сияют сквозь сидонскую ткань, основу которой иголки мастериц из долины Нила ослабили, отделив и растянув нити». Недавно развившаяся торговля с Индией заполнила дворец роскошными тканями с Востока, а греческие или даже египетские материалы и предметы повседневного пользования начали теряться в мешанине разнородных вещей, привезенных изо всех уголков мира.
Среди этих театральных декораций Антоний с долей детского сумасбродства играл роль полубожественного властелина Востока. Когда он был трезвым, его голова, вероятно, пухла от забот и тревог; но во многих случаях, когда он был нетрезв, он вел себя как мальчик-подросток. Антонию нравилось, что все его отождествляют с Бахусом или Дионисом; ему нравилось слышать, что о нем говорят как о новом
