А когда упрямая женщина обернулась, чтобы оттолкнуть хозяйку квартиры, Витя грубо схватил Марию за плечи и не совсем вежливо усадил в эмку.
— Будешь тут с вами возиться. Генерал раненый сражается, чтобы удержать врага, и в такой момент отправляет вам машину, а вы... «У немцев останусь!» Не деликатно получается... Это ваши вещи? Пожалуйста, подайте сюда, у меня дверцы не закрываются. Спасибо, все.
— Я не поеду, что тут... на силу надеетесь около слабой женщины!
— Ну, это уже ваше дело. Не хотите ехать, так идите себе! Я свидетеля вот имею. Вы понимаете, что такое боевой приказ генерала?! Не поеду...
— Пустите дверцы, вы слон! — истерически добивалась Мария.
— Хоть и мамонт, мне все равно. Поймите вы... А еще жена генерала. Я через четверть часа должен доложить генералу! Андрей Тихонович, посмотрите, как беспокоится, совестью, говорит, отвечаешь. А тут и головы может не хватит с таким бессознательным народом. Охота мне с вами возиться... Разве я не мог бы с добровольческими ротами фашистские танки поджигать? У немцев она останется... — бормотал взволнованный водитель командира, бросая чемодан на переднее сиденье.
За дорогой, на краю леса, разорвался фашистский снаряд. Водитель молниеносно опрокинул оторопелую хозяйку Марии на землю, сам упал возле машины. Кусок чугуна от разорванного снаряда просвистел где-то над ними, звякнули стекла в доме. Машину накрыло густой пылью с песком, падала выкорчеванная придорожная ботва, тогда водитель поднялся и стремительно вскочил в открытую дверь. Авто, как раненое животное, взревело и рвануло прочь.
— Мужчина в нашем положении — венец дела! — рассудительно подытожила Дарья Семеновна, переползая в свой дом.
— У немцев она останется!.. — еще раз сказал Витя, властно поворачивая руль, чтобы объехать метровую воронку от снаряда. И тут же свернул с дороги на лесную просеку, просто на восток.
В авто, на мягком, хотя и довольно потертом бархатном сидении, Мария Иосифовна уже не протестовала. Собственно, внутренний протест, перемешиваясь с сожалением и еще с какими-то неясными чувствами, и составлял в тот момент ее перемолотое страшной суматохой тяжелое настроение. В таком психологическом состоянии исчезновение дочери давало о себе знать только как острая рана. Опустив руки и ослабив нервы, Мария плакала.
А Витя тогда наверстывал упущенное.
Не глядя на спидометр, не прислушиваясь к надсадному вою мотора, он определял скорость движения по мельканию деревьев, стволы которых толпились бесконечной чередой, наперегонки мчались вдоль него, чтобы через мгновение прошмыгнуть мимо.
— Шестьдесят... Семьдесят... Детская скорость, — вслух думал Витя, регистрируя глазом надоедливые стволы деревьев. — Генерал сказал бы: по-рачьи ползешь...
И нажимал на педаль газа. Пересекали запруженные войсками дороги, куда-то поворачивали и снова гнали, как будто наперерез. Мария Иосифовна уже и не думала дальше протестовать. Даже выглянуть в окно не решалась: в машине сквозь гул мотора слышалась тяжелая поступь войны. Женщина чувствовала стыд за свое лихорадочное поведение. Из какого ада выхватил! Но... выхватил ли?
Вдруг, пересекая дорогу, по которой петляла автомашина Вити, в той же лесной просеке появились четыре фашистских танка. Расстояние до них было совсем незначительное, на выстрел из боевой пехотинской трехлинейки. Уже можно было разглядеть не только черно-белый паукообразный крест, но и то, как движется ствол пулемета в башне.
Одно было совершенно непонятно: почему они не стреляют по машине? Жалеют патроны, прячутся от тех, кто, может, там, на краю леса, лихорадочно готовит им минометную встречу?
Витя ехал из города за лесом, северо-восточным путем, считая его центральным направлением наступления фашистских войск. И действительно, обстоятельства в результате оборонительных боев сложились так, что путь этот еще утром был совершенно свободен. Об этом свидетельствовали многочисленные авто, проносившиеся здесь в обе стороны с невероятной скоростью. Видимо, враг, наконец, понял свою ошибку и бросил танки, чтобы перерезать и эту артерию армии.
