Император сидел молча, словно пораженный громом. Так просто и так нелепо уходил из жизни этот красивый и талантливый человек… Но что сейчас он мог сказать своему замечательному полководцу, надежному и любимому товарищу? «Неужели он и правда умрет?» — все билась в мозгу Бонапарта ужасная мысль, от которой немели чувства и каменело тело, а по щекам начинали ползти слезы. И вдруг он услышал невероятный, страшный, прерываемый мучительными стонами бред.
— Друг, спаси, спаси меня, ведь ты же все можешь, сделай же что-нибудь, сделай же что-нибудь. Я не хочу умирать, слышишь, слышишь, я не хочу умирать, спаси меня… О, как мне больно… проклятье… Вы правы, ваша светлость, Бог накажет всех нас… Все мы лишь пушечное мясо… Ах, сир, ты ничего не знаешь, нас всех одурачили, нас всех, и герцога Берга, и тебя… ха-ха-ха… Мы все — только пушечное мясо… О, Господи, как мне больно… Но я ничего не скажу тебе, не скажу… и не потому, что обещал его светлости, а просто потому, что тебе бесполезно говорить… Ты все равно давно перестал меня слушать… отсылал все дальше. И теперь уже дальше некуда… Но ты и сам мертв, ты умер уже давно, отвергнув Бога… И ты не в силах спасти меня… теперь ты уже ничего, ничего не сможешь сделать… лишь Он бы смог… Но поздно, поздно, все кончено… Этот чертов генерал прав, нет чести в победе пушками… Из Сарагосы прилетело мое ядро… Проклятая артиллеристка! Ты слышишь, сир, как быстро оно догнало меня… принеслось и лишило ног… О, не ног, всей жизни… О, сир!.. О дева…
Не в силах больше выносить этот бред, император молча встал и покинул наполненную смешанным запахом крови, горелого мяса, спирта и пота палатку, в которой бился обреченный голос умирающего друга.
Но и на следующий вечер, слушая в театре «Ан-дер-Вин» оперу великого Гайдна «Роланд-паладин» и всем своим видом демонстрируя горожанам, что ничего особенного не произошло, во всех ариях он слышал только слова Ланна: «Мы прокляты, прокляты, прокляты…» и вновь предательские слезы сползали по его щекам.
Однако опера понравилась императору, и он приказал выставить почетный караул у дома умирающего композитора.
Целую неделю бились хирурги во главе со знаменитым Айваном за жизнь нового французского Роланда, целую неделю по Вене ходили бюллетени о его состоянии, вместе с бюллетенями о состоянии здоровья великого Гайдна. И долгие бесконечные часы этот лихой гусар и красавец, получивший в 1804 году маршальский жезл, а после Аустерлица титул герцога Монтебелло, мучался и бредил, цепляясь за жизнь, которую так любил.
Но, ампутировав сначала одну, а через день и другую ногу, врачи, наконец, признались Наполеону, что положение безнадежно, и страдать маршалу осталось немного. У дверей бывшей спальни эрцгерцога, куда перенесли раненого, уже стояли, опустив головы, почти все его маршалы. Каждый понимал, что это только начало, и следующим может стать любой из них. Оглядев их мрачным взглядом воспаленных глаз и оставив за дверью свиту, император вошел в спальню.
Айван, уже без белого фартука, стоял у изголовья, держа пальцы на пульсе умирающего.
— У вас не больше двух минут, Ваше Величество.
Наполеон молча встал в ногах кровати.
И вот Ланн открыл глаза, от страданий ставшие бездонными, увидел перед собой скорбно стоящего императора и вдруг успокоился.
— Vivez, et sauver l’arme![183] — совершенно ровным голосом сказал он, и тело его вытянулось в последней судороге.
Наполеон сам закрыл глаза своему любимому другу, своему лучшему маршалу — первому маршалу, сложившему за него свою голову, и глухо сказал:
— Эта потеря дорого обойдется им…
В этот день, 31 мая 1809 года в Вене ушли из жизни сразу два всемирно известных человека, семидесятисемилетний Йозеф Гайдн и сорокалетний Жан Ланн.
Но император Франции так и не понял не только того, о чем Гайдн написал своего Роланда, но и того, что именно в предсмертном бреду и в короткую минуту просветления перед самым концом завещал Наполеону его Роланд. И эта потеря дорого обошлась не столько им, сколько Франции. Еще много миллионов лучших сынов прекрасной страны было превращено в пушечное мясо, прежде чем «великого мясника» смог остановить герцог Веллингтон.
