— Шпагу мне! — послышался в тишине его властный голос, и как по мановению волшебной палочки, ливрейный лакей благоговейно подал дону Гаспаро старинную тусклую шпагу с простой витой рукоятью. Бережно приняв оружие, герцог сделал несколько шагов в сторону Педро, остановился на расстоянии одной каны[178] и произнес на древнем наваррском наречии:
— Преклоните колено, сеньор.
Педро, скорее угадав, чем поняв веление, послушно выполнил его, низко склонив голову и скрыв лицо волной длинных кудрей. Дон Гаспаро медленно, словно во сне, обнажил шпагу и, описав плавный полукруг, легко коснулся ею плеча с серебряным эполетом.
— Отныне имя ваше — Педро Витторио де Сандоваль, сеньор капитан валлонской гвардии. Шпага вернулась тем же движением в ножны, а Педро все так и стоял, страшась выпрямиться и посмотреть на мир уже новым человеком. Все молчали. Наконец, он встряхнул головой, упруго поднялся и собирался, было, припасть к руке дона Гаспаро. Но тот, улыбнувшись лишь глазами, обратился не к нему, а к дону Стефану.
— Удалось ли вам найти еще кого-либо из рода де Сандовалей?
— Нет, Ваше Сиятельство. Витторио так горячо просил меня отыскать его сына еще и именно потому, что он остался последним в роду.
— Известен ли вам девиз этого рода?
— К сожалению, нет, ваше сиятельство, — грустно ответил граф.
Герцог на секунду прикрыл глаза.
— В таком случае, Педро Витторио де Сандоваль, отныне девиз вашего рода будет таков: «Sperare contra spem».
— Без надежды надеяться, — словно эхо, пронесся под высокими сводами звенящий голос Клаудии, — Педро Витторио де Сандоваль! — восхищенно выдохнула молодая женщина, глядя на своего давнего друга какими-то новыми глазами.
— Педро Витторио де Сандоваль… — мечтательно подхватил следом за ней Игнасио и, забыв обо всех приличиях, бросился на шею к старшему другу, которого любил какой-то особенной восхищенной любовью.
Клаудиа тихо опустила ресницы и перед ней, как наяву, встали закопченые стены, темный герб с краткой, но всеобъемлющей надписью «Volere — potere»[179] и смуглый босой мальчишка над ее плечом… Впрочем, теперь, с появлением брата, девиз этот заменился для нее девизом мужа — надменным «In terries et in caelo»[180] маркизов Харандилья, считавшими себя едва ли не небожителями.
— Граф, оформите все документы и патент и заверьте их печатью дома д'Альбре, — донеслись до ее слуха слова хозяина замка. — Я подпишу. Сам герб, Педро Витторио, вы обсудите позже с герцогиней д’Эстре, — как ни в чем не бывало, продолжил вновь сидящий в своем кресле уже не блистательный герцог Наваррский, а, как всегда, мудрый и немного загадочный дон Гаспаро. — И имейте в виду, это не накладывает на вас никаких ограничений, жалованные грамоты и патенты, выданные домом д'Альбре, признаются при всех дворах Европы. Свечей сюда! Да побольше! А теперь…
— А теперь, — тут же подхватил граф де Мурсиа, — я хочу сделать моему дорогому новому другу подарок в честь восстановления его истинного имени и достоинства.
С этими словами дон Стефан взял стоявшую рядом с его креслом прекрасно отделанную, с гардой итальянского плетения шпагу, на которую до сих пор никто даже не обратил внимания, и торжественно поднес ее Педро.
И капитан де Сандоваль припал горячими губами к сверкающему лезвию, на котором в ярком ровном свете множества уже разнесенных по гостиной свечей чернела вязь гравировки:
«Достойному сыну в память о достойном отце».
* * *
На следующий день, поскольку весна весна вокруг буйствовала вовсю, торжество пятнадцатого рождения Игнасио решено было отметить самым узким кругом, но зато на террасе второго парка. Мятный ветерок шелестел туго накрахмаленными салфетками и скатертями, кружил головы и улетал высоко к шпилям замка, казавшимся снизу еще выше и значительней. Букеты оранжерейных цветов украшали стол, а полевых — высокие талии дам и бутоньерки мужчин. Только виновник торжества почему-то прикрепил к фраку не пышную розу, а маленькую ветку полураспустившегося шиповника. Все казались слегка опьяневшими от счастья, и лишь пустое место рядом с Клаудией говорило о том, что на празднике все же не хватает одного гостя. Разговор порхал от одного предмета к другому, не касаясь ничего серьезного, ибо чрезмерное обсуждение важных, пусть даже и радостных событий, все-таки тоже утомляет. Особенное внимание привлекала кухня герцога; все восхищались миндалевым супом, заячьим фрикасе, восхитительной рыбой, на самом деле приготовленной из перепелиного мяса, и многими другими сюрпризами. И все-таки, склонившись над нежным толосским поросенком, дон Рамирес не смог удержаться и тихо сказал дочери:
