— О, конечно, папа! — Клаудита была бесконечно счастлива, что ей доверяется такое ответственное дело.
— Тогда поцелуй меня покрепче… Еще крепче. И ступай с Богом… Пока, Клаудита!
Клаудию не пришлось просить дважды, и уже вскоре после этого она шагала по дороге, меся грязь каблучками стоптанных туфель и распевая не дослушанную родителями песенку:
Дал король ему одежду,
Целый город — госпожа…[22] * * *
Поначалу, сидя в кошаре и ожидая ответственного момента, она мечтая о том, как овца, благодаря ее заботе и помощи, принесет сразу много здоровых ягнят, и как потом она их сама вырастит, и они с папой их продадут, получат за них много денег и как они, наконец, станут богаты и счастливы. Но день тянулся, а овца все не ягнилась. И вскоре девочка уже забыла, зачем пришла сюда, и остаток дня провела в играх, в которых ей не был нужен никто. Сидя на полуразвалившихся ступенях, в заброшенном саду, она чувствовала себя не бедной девочкой в полотняном платьице, а сказочно прекрасной доньей Бланкой, заточенной в башне жестоким королем. Смешивая времена и персонажи, Клаудита то громко декламировала монолог Андромахи, то шептала молитвы, то пела старинные романсеро… И только одного не доставало ей в этой игре — того смелого неведомого рыцаря, который бросил бы королевский дворец и, вспомнив детство, примчался в Мурнету на своем взмыленном, покрытом хлопьями белой пены Бабьеке…
Незаметно спустилась ночь. Подул свежий морской ветер, густая лунная тень от дома легла на пробившуюся недавно траву, и белесоватые полутона деревьев слились вдали в одно неясное пятно. Какое-то странное полугрустное-полумечтательное настроение охватило девочку. Все ее мысли и чувства приобрели особенную мягкость и гармоничность, тоже переходящие в полутона. Ее вновь охватило стремление к чему-то хорошему, в голове забродили мечты о будущем, и беспричинные слезы подступили к глазам. Незаметно для самой себя она даже начала тихонько всхлипывать… Но вдруг сквозь эти легкие, девические слезы она увидела, что на каменных плитах двора, словно из-под земли появились два кролика. Появились и мгновенно исчезли, словно испарились. Потом затрещала и сорвалась с петли дверь старого сарая, и там что-то шевельнулось. Девочке показалось, что она нечаянно стала участницей какого-то волшебного представления, и, поднявшись со ступеней, Клаудита смело направилась к сараю, в котором, как ей показалось, скрылись кролики, никогда раньше здесь ею не замечаемые. Внутри стоял зеленый сумрак от плюща, заполонившего весь сарай. В углу что-то вздохнуло, Клаудиа сделала шаг и … рухнула на колченогую кровать, густо поросшую влажным мхом. Руки ее коснулись чего-то теплого.
— Кто здесь? — прошептала она, не испытывая, впрочем, особого страха, хотя и отпрянула от неожиданности.
— Простите меня, сенья[23]. Это я, Педро. Я…
— Но я не знаю никакого Педро! А впрочем, папа мне что-то говорил. Но что вы здесь делаете?
— Да разве вы не знаете!? Я уже не первый год служу у вашего отца, а с осени дон Рамирес стал платить мне по десять реалов в месяц. Только я скоро ему сказал, что за такую работу можно и одними харчами — с овцами-то не густо … — Ломающийся мальчишеский голос вдруг сбился. — Дон Рамирес, сенья, он такой хороший, ему служить — уже честь…
— Я, представьте себе, и сама хорошо знаю своего отца. Но что вы делаете здесь? И откуда здесь кролики? — задала, наконец, Клаудита наиболее волнующий ее вопрос.
— Кролики? Да я, вот…
— И выйдите, пожалуйста, на свет, а то можно подумать, что я разговариваю с привидением!
Кровать заскрипела и зашаталась, и в проеме, залитом лунным светом, показалась фигура худого, но широкоплечего мальчика лет тринадцати с белым кроликом на руках.
— Педро Сьерпес к вашим услугам, сенья. А это, — указал он на кролика, к которому Клаудиа уже в восторге протягивала руки, — Фатьма. Или нет? — Он бесцеремонно поднял кролика за уши, вглядываясь в серое брюшко. — Нет, это — Редуан[24].
— Дайте мне его! И для чего вы шастаете тут ночью, когда отец приказал вам следить за овцами?
Мальчик ссутулил широкие плечи.
