Снаружи снег лишил улицы цветов, свел их к монохромному изображению тихих улочек и высоких молчаливых зданий в обрамлении свинцового неба. У обочин собиралась грязная слякоть, а если в этой унылой акварели и появлялась жизнь, то закутавшись в теплую одежду, склонив голову, глядя, как ноги в сапогах прокладывают путь по тротуарам с коварной гололедицей.
Это не мой мир, подумала Луиза, но почувствовала укол досады, вспомнив, что хотя эта мысль приходила к ней уже несметное количество раз, она так и не нашла свой мир. Ее давно носило по всей стране, в море чужого несчастья, но она так и не встретила ту единственную речку, что принесет ее к месту, которое она искала, хотя не могла ни описать, ни даже обнадеживающе вообразить. Где-то еще, решила она. Где угодно, но не здесь. Но сколько раз к ней приходила эта мысль? И всякий раз она собирала вещи и отправлялась дальше, поверив обещаниям света в конце туннеля, золота в конце радуги, и снова оказывалась в той же ситуации. В ловушке, депрессии, практически одна, с будущим, которое не простиралось дальше следующей зарплаты.
Завтра, решила она, повторяя мантру, которая не давала сойти с ума. Завтра будет лучше.
Ее окликнул Чет, и она обошла стойку, чтобы взять следующий заказ. Четыре тарелки, в каждой столько холестерина, что убил бы лошадь, и это еще клиенты не украсили жареную картошку кетчупом, солью, уксусом и всем, что найдут, чтобы окончательно подавить вкус. От одного запаха ее желудок сделал кульбит. Она завернула ножи и вилки в салфетки, затем мастерски подхватила тарелки обеими руками и направилась к столику Тая.
– Ах, как пахнет, – сказал один из мужчин и потер ладони. – Умираю с голоду.
И, пока остальные благодарно кивали или вежливо улыбались – голод напомнил о манерах, которым учила мама, – Тай, оказавшийся вплотную к ней, пока она расставляла тарелки, продолжал буравить ее взглядом. Если он действительно затаил обиду, как предполагала Марша, теперь ему ничего не мешало перевести ее в насилие. Она практически подставилась, и он бы успел нанести немалый ущерб, прежде чем кто-нибудь опомнится.
– Что-то хочешь мне сказать, Тай? – спросила она тихо, положив салфетку с ножами и вилками.
– Просто смотрю на твой фингал под глазом, – ответил он спокойным голосом.
Его интонация сбила ее с толку. В ней звучала практически забота, будто он собирался извиниться от имени своего собрата-свиньи.
– И что? – спросила она, почувствовав, как краснеют щеки, вдруг став уязвимой.
– Откуда он у тебя?
– Не твое дело.
– Ну, – сказал он, наклонившись ближе. Она чувствовала сигареты в его дыхании. – Скажи своему мужику, что слабо бьет. Так тебе мозги и не вправил.
Она почувствовала, как ее лицо загорелось, и взгляды остальных мужчин, ожидающих реакции. Они не говорили ни слова, застыли, осмысливая, пока они переваривали то, что сейчас произошло. Казалось, нарушена грань, которую они сами никогда бы не пересекли, но – возможно, из-за страха – они не собирались говорить об этом своему начальнику, который не выражал и малейшего раскаяния. Луиза медленно выпрямилась и рассеянно пригладила воображаемые складки на юбке. Перевела взгляд с Тая и довольной улыбки на толстых резиновых губах на котлету, которую только что поставила перед ним, кончики ножа и вилки, поймавшие блик лампы дневного света, и вдруг поняла, что сейчас его убьет. Понимание пришло без страха, нетерпения или сомнений из-за будущего, которого она себя лишит, вонзив нож в его горло. Будущего не было. Было только сейчас.
– А теперь подай-ка мне соус «А1» для мяса, хорошо? – любезно попросил Тай, не скрывая торжествующей усмешки.
Она так и видела, как это делает. И хотя фантазия словно длилась вечно, она знала, что само действие таким не будет. Все произойдет мгновенно. Взять нож, воткнуть в глотку, отступить, чтобы избежать брызг крови.
– Слышишь?
Затем сесть с чашечкой кофе и ждать копов, которые напишут будущее за тебя, навсегда заберут выбор из твоих рук.
В жизни Луизы было много мужчин. Даже слишком, иногда думала она, но все же недостаточно, чтобы компенсировать то, что она в них вложила. От Луизианы и Алабамы до Западной Вирджинии и теперь Мичигана – дорогу к ее настоящему можно было проследить по разбитым мечтам, пустым обещаниям, задетой гордости и тоске. Она была единственной исполнительницей бурлеска в театре, полном мужчин с мертвыми глазами.
