– Пап? – окликнул Аарон встревоженно.
Отец промолчал, но остановился.
– Ты чего, сынок?
Сынок. Впервые за годы Люк услышал, как отец назвал его не «парнем», но любой эффект, который должно было возыметь над ним обращение, разбавило то, что любовь никогда не была сильной чертой Папы. Отец только хотел его задержать.
Неуклюже он потянулся вниз, горячо молясь, чтобы не найти в темноте под рулем пустой воздух, пока ключи прячутся в кармане Аарона. Тихий звяк металла – и он позволил себе выдохнуть, затем быстро выпрямился и повернул ключ. Двигатель ожил.
Он поднял глаза – в ночь, на лицо отца.
Глаза, которые вперились в него в ответ и чуть не высосали душу, оставив пустой оболочкой, вцепившейся в руль.
– Даже, блядь, не думай, – сказал отец, и его правая рука поднялась; палец твердо лежал на спусковом крючке докторского пистолета. Позади него замерли мальчики, из-за бледных лиц в свете фар напоминая привидений.
Время тянулось словно темные щупальца. Как и боялся Люк, они наконец вырвались из глаз и рта Папы и приковали грузовик к месту, превращая воздух в легких Люка в лед, прежде чем тот покидал его рот.
Когда они были детьми, Аарон однажды застал врасплох туристку, которая наткнулась на тело своего приятеля. Она не успела закричать, как он выскочил из-за деревьев и отвернул ей голову, сломав шею. Люк, сидевший на ветке, услышал этот звук впервые в жизни, и память о нем его не покинула. С тех пор он слышал его сотню раз, но тот, первый, остался с ним навсегда – он звучал, как скрип петель запретной двери в новый и страшный мир, куда он готовился войти.
Тот же звук издал пистолет в руке отца, когда он медленно взвел курок.
– Это из-за старикашки, что ль? – перекричал Папа двигатель. – Его наслушался? Совестно стало? Вспомнил о бедной сестричке-членососке? Весь поплыл, засомлевался, вдруг мы делаем неправильно?
Люк прочистил горло, глядя, как выхлопные газы клубятся у ног отца.
– Или это из-за фотокарточки, – дразняще произнес Папа. – Рассиропился из-за какой-то пизды старой, что ль?
– Люк, – позвал Аарон нетвердым голосом. – Ты чего?
– Драпать намылился, – ответил Папа. – Верно? Хочет нас бросить. Бога бросить.
Сердце Люка билось о ребра так сильно, что ему казалось, будто его слышат все, несмотря на двигатель. Дыхание ровно вырывалось изо рта, когда он медленно опустил руку на рычаг коробки передач и выдернул его из нейтралки, твердо держа ногу на тормозах. Машина покачнулась. Двигатель начал давиться, и на один леденящий кровь миг Люку казалось, что он заглохнет. Но тот кашлянул и продолжил урчать.
– Далеко не уйдешь, парень.
Люк знал, что он прав. Но он и не собирался далеко.
– Ну-тка, вырубай движок и выходи, потолкуем лицом к лицу.
Глаза отца не отражали свет, но Люк наклонился вперед, чтобы всмотреться в них. Теперь он одолел страх, в его венах горел адреналин, плескаясь о мозг и подталкивая через границу места, от которого он всю жизнь держался подальше, – места, где были похоронены истина и его сестра.
Он надавил второй ногой на газ, не снимая другую с тормоза. Двигатель оглушительно заныл. Дым из выхлопной трубы поднимался вокруг пикапа туманом. Когда отец заговорил, он не слышал слов, но понял смысл по губам.
– Живым не уйдешь.
Слабый намек на улыбку покинул лицо Папы, словно тот тоже понял, что сейчас случится, что должно случиться, если он хочет удержать детей под своей властью. В отличие от доктора, его рука не дрогнула: черная дыра дула целилась в дрожащий овал лица сына.
Со светлой стороны тайного места в разуме Люк услышал шепот сестры и почти почувствовал, как ее духи оглушают его чувства. Мы ошибались, Люк. Он учил нас злу, это мы – грешники.
Проглотив слезы, Люк произнес: «А кто сказал, что я хочу уйти?» – и снял ногу с тормоза. Пикап рванулся вперед, вмиг сокращая расстояние между ним и отцом. Достаточно для молитвы шепотом, мольбы о прощении и чтобы закрыть глаза, на сетчатке которых фарами было выжжено раскаленно-белыми линиями яростное лицо Седого Папы, спускающего курок.
– Любишь петь? – спросил Пит, барабаня пальцами по рулю под какую-то воображаемую мелодию. – Батя у меня не любит. Вторая мама – я ее так зову, потому что не она меня родила, – певица хоть куда, да и первая мамка была ничего, а батя и двух нот не пропоет. Сам-то я петь умею, но всегда слова забываю, потому не люблю. Я заместо пения мычу. Для этого слов не нать, – он широко улыбнулся и в очередной раз пожалел, что нужно следить за дорогой: задерживая взгляд на зеркале заднего вида, где отражалась закутанная в одеяло девушка, он слышал серьезный голос доктора Веллмана, который наставлял: «И не смей таращиться на девушку, как сейчас, понял? Ты ей ничем не поможешь, если врежешься в фуру». Так что он ограничился короткими взглядами и подавлял желание ненадолго притормозить, посидеть в тишине и покое и послушать, как девушка дышит, и чтобы ветер на скорости не заползал в окно и не уносил ее запах. Но старый сварливый доктор предупредил его и о задержках, сказал, что она не выживет, если он не поторопится, так что Пит продолжал вести пикап в ночи, пока фары дальнего света вылавливали из темноты серую ленту и желтый шов разметки, время от времени – размазанные останки мелких животных.
