– Люк?
– Да.
Папа не опустил оружия.
– Где твой брат?
– Они мертвы, Папа. Все. Их достали койоты. Айзека тоже. Я прятался на другом конце луга, ждал вас. Видал, как его поймали. Но я нашел эту сволочь. Он связанный, дожидается тебя.
Папа не шевелился. Ему хотелось верить словам Люка, но история их отношений говорила, что ему следовало бояться вовсе не койота, а собственного сына, который должен был переродиться, но воспротивился этому, как всю жизнь противился приказам Папы.
– Ты мне врешь, парень? – спросил он, взвел курок и прицелился в Люка.
– Зачем мне врать?
– Ты переменился. Переменился после того, как вышел из утробы Мамы, вот тока не так, как мы хотели – как она хотела.
– Еще как переменился, – ответил Люк и отступил в деревья. – Я увидал свет.
– Ну, – сказал Папа, облизывая губы, – это же хорошо, да?
– Еще как. Обидно, не увидал его раньше.
– Это все они, Люк. Это все их рук дело, и теперь остались только мы, чтобы противостоять.
– Скверне, – сказал Люк. – Яду.
– Именно так.
– Но вот какая штука, – сказал Люк. – Свет, который видал я, сказал мне другое.
– Да? – Выходи, маленький говнюк, думал Папа. Будь мужчиной, как я тебя учил.
– Ага. Ангелы молвят, что ты – отрава и всегда ей был. Молвят, что ты прикрывался Богом, чтобы мучить людей, даже своих родных.
Папа ощерился:
– Значит, ты слыхал не ангелов, парень.
На лес опустилась тишина. Папа прислушался, сузив глаза и пытаясь различить силуэт Люка в темноте, но больше он его не видел. Конечно, Папа сам учил мальчиков, как использовать ночь. И хорошо учил. Слишком.
– Так выходи, поговорим лицом к лицу? Незачем рыскать в темноте. Я тебе отец. Если у тебя ко мне вопросы, давай потолкуем как следует. Я ничего тебе не сделаю.
Ничего.
– Люк, знаю, ты сомлеваешься, знаю, ты сам не свой. Но пойми, у тебя остался тока я, а у меня – тока ты. Пора нам замириться, сынок.
Зашуршали листья, словно кто-то пробежался по ним, но больше ничего не говорило о том, что Папа не один.
Часто дыша, он водил пистолетом по деревьям.
– Сынок? – вдруг сказал Люк холодно на самое ухо Папы, и, испуганно охнув, старик развернулся. Он только успел заметить, что у Люка мачете, как оно уже погрузилось в его плечо, едва не отрубив руку с пистолетом. Ладонь свело. Пистолет выпал на землю, и он с криком отшатнулся, когда Люк с лицом, искаженным такой яростью, что позавидовал бы и дьявол, выдернул клинок, выпустив фонтан крови. Мир потемнел, и Папа сжал зубы – его парализовал животный страх.
– Хватит, Люк… хватит… ради Бога… – Он поднял здоровую руку: – Прошу, просто… выслушай…
Коротким ударом Люк отсек ладонь. Она упала в листья.
Папа закричал второй раз – хриплый гортанный вопль ужаса и шока, эхо которого вернули деревья и холмы за ними. Он упал на колени, не в силах обнять культю из-за невообразимой боли во второй руке.
– Хватит, – сказал он Люку. – Слухай… прекрати. Они… они отравили тебя…
– Это ты отравил меня, – бесстрастно ответил Люк.
– Нет. Нет, остались тока мы. Тока мы, Люк, – лепетал Папа. – Мы с тобой. Еще не поздно. Еще нет. Тока мы, Люк.
Он поднял голову – на его глазах были слезы.
Люк, с голой грудью в крови, стоял в свете луны. На его лице играла тень. Он дышал спокойно, его глаза были черным льдом.
– Больше нет никаких «нас», – сказал он, поднимая мачете, как бейсболист, готовящийся к хоум-рану. – Есть только я.
И снес голову Папы с плеч.
Миг тело старика оставалось на коленях, пока из шеи хлестала кровь, словно подношение Богу, которого услаждает подобное страшное вино, затем тяжело повалилось на землю.
Люк закинул мачете в кусты и разжег костер, осторожно окружив мелкую выкопанную ямку камнями, чтобы не поджечь лес. Раздел тело старика, отрезал гениталии и приготовил на огне.
Под звездами и взором отца – танцующее пламя оживляло его мертвое лицо – Люк сидел в одиночестве, задумавшись.
Ел он молча.
