– Наставь меня, о шейх, – без обиняков попросил халиф.
– Какую притчу рассказать моему господину? – почтительно осведомился Джунайд.
– Расскажи то, что считаешь нужным, о шейх, – почтительно сказал аль-Мамун.
Джунайд прищурил свои кошачьи глаза:
– Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:
«Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:
– Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!
В оправдание суфий сказал:
– Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата – она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!
Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:
– Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!
Собака ответила:
– О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности».
Некоторое время помолчав, аль-Мамун сказал:
– Я вижу, судьба Тарика беспокоит тебя, о шейх. Ну что ж, не буду скрывать. Многие склонны толковать притчу так: пес всегда возвращается к своей блевотине.
– У притчи другой смысл, мой повелитель.
В белесые, совершенно нечеловеческие глаза трудно было смотреть долго, и аль-Мамун сморгнул.
– Какой же, о шейх?
– Ошибочно всякий раз думать, что человек лучше собаки.
Халиф долго молчал.
И наконец сказал:
– У меня другое мнение.
И тихо добавил:
– Если благоденствие покинет человека, от него отвернутся друзья и родные. А собака останется. Так что думать, что человек лучше собаки, – ошибочно в целом. Тарик – единственный, чью преданность не должен удостоверять мой хранитель ширмы. Кстати, где нерегиль? Ты ведь привел его, правда?
В ответ Джунайд тонко улыбнулся.
– Я чувствую его присутствие, как щетину одежной щетки на ладони, – твердо сказал аль-Мамун. – Причем поблизости.
– Ты чувствуешь в ладони нить Клятвы, – кивнул шейх и обернулся.
Нерегиль втек в комнату и как-то разом оказался перед халифом.
– Сейчас-то ты мне кланяешься! – не сумел сдержаться аль-Мамун, глядя на покорно распластавшегося на ковре Тарика. – Сволочь, что ты сделал с городом Мученика?!
Нерегиль мгновенно вытек из поклона и спокойно ответил:
– Я уничтожил осиное гнездо. Теперь у Мешхеда будет возможность стать городом. А не рассадником мятежа и смуты.
Аль-Мамун лишь досадливо отмахнулся. Да и глупо жалеть о прошлом, начертал калам, как судил Всевышний.
– Как так вышло, что они погибли? – мрачно спросил он.
Тарик, против ожидания, вдруг сник:
– Сказать по правде, Абдаллах, за жизнь Ибрахима я не дал бы и медной монетки. На твоем месте я бы не стал щадить жизнь человека, предавшего тебя дважды.
– Это не твое дело.
– А вот Абу-аль-Хайджу я убивать не хотел. Он был благородный и порядочный человек, мне жаль, что так вышло…
– Мне тоже, – пробормотал аль-Мамун. – Да будет доволен им Всевышний. Нужно назначить его семье выплаты…
В голове мелькнуло: а ведь Нум во время похода прислуживал мальчишка, о котором поговаривали, что это младший сын ибн Хамдана… Надо бы расспросить жену, при ней ли он еще…
– Впрочем, – встрепенулся халиф, выныривая из размышлений, – меня больше беспокоит другое. История аш-Шарийа ходит кругами: пора благоденствия, мятеж неблагодарных, кровь на улицах… Хотел бы я разорвать эту цепь событий, она представляется мне порочной. Все уляжется, и я пойду в хадж.
В тишине слышалось, как падают в пруд капли из фонтана – плюх, плюх…
– Абдаллах… – вдруг начал говорить Тарик.
