Буран шумно выдохнула. И вдруг заикала, зашмыгала:
– Ыыыыы… Н-не… не я… я не буду… я не…
Развернувшись всем телом, Зубейда размахнулась и влепила пощечину по обрюзглому, замазанному сурьмой лицу. Женщина визгнула, Зубейда ударила снова – наотмашь, не жалея пальцев.
– Мразь… Тупая несмысленная мразь… – прошептала она, придерживая ушибленную – попала по подбородку – ладонь.
Мараджил отодвинула кормилицу и сделала шаг вперед. Задумчиво посмотрела на Буран. Вздохнула и потянула из ножен длинный хорасанский кинжал – прямое лезвие тускло блеснуло в полутьме качающихся, капающих листьев.
– Бесполезная дрянь, – покачала головой парсиянка.
– Н-не на-ааадо-ооо…
Черной глупой тушей Буран подалась назад, пытаясь ползти на заднице по камням и мелким сучьям.
Мараджил шагнула снова. Зайнаб стояла столбом, вытаращив глаза и приоткрыв губы. С нижней свешивалась капля слюны. Жена Мамуна тоненько блеяла – как овца, которой связывают ноги перед убоем. Овце нельзя показывать нож, это против шарийа, но она его все равно чувствует…
– Меня сослали в Хисн-аль-Сакр, – с тихой, лютой ненавистью пробормотала Мараджил. – В глушь, в холод, в безлюдье. Из-за тебя, сука. Подумать только, я ведь могла опоздать к переправе…
И, зашипев, парсиянка цапнула Буран за платок, мстительно скривилась и всадила лезвие под подбородок. Жена Мамуна вытаращилась, засипела и забулькала. На грудь по черной ткани влажно потекла кровь.
С чавкающим звуком выдернув нож, Мараджил пнула обмякшее тело в плечо, и оно завалилось на спину.
– Ее убили танджи на переправе, – тускло проговорила парсиянка, медленно вытирая лезвие об абайю убитой.
– Да… да… – шелестом откликнулись все.
Даже Зубейда услышала свой шепот. Буран лежала, жалко раздвинув колени. Дыра под подбородком все еще била багровым ручьем освобожденной крови.
– Тетя Бура-аааан… – пискнул ломкий мальчишеский голос.
Марван заревел, а сидевший рядом Аббас завизжал, как резаный:
– Убили, убили, убили!
Мараджил шагнула к орущим мальчишкам и залепила оплеуху сначала одному, потом другому. Аббас и Марван поперхнулись ревом и затихли.
Темным от чужой крови пальчиком парсиянка подняла Аббасу подбородок, нагнулась и заглянула в глаза:
– Когда-нибудь ты станешь эмиром, мальчик. Возможно, даже халифом. Так вот, Аббас, запомни: никогда, слышишь? Никогда не оставляй в живых тех, кто тебя предал. Ты понял меня, мой мальчик?
– Да, бабушка, – прошептал тот помертвевшими, мокрыми от слез и соплей губами.
– Ну вот и прекрасно… малыш, – сказала Мараджил и улыбнулась.
Распрямилась и повернулась к Зубейде:
– Рада видеть тебя, матушка.
Лицо парсиянки распустилось и разом потеплело.
– Я тоже, сестрица… – еле слышно пробормотала Ситт-Зубейда.
Голос Якзана звякнул так резко, что она вздрогнула, как от озноба:
– Теперь, когда у вас есть охрана, я должен уйти.
– Почему? – резко обернулась Мараджил.
Разглядывая игру тени и света в мелких мокрых листочках, сумеречник спокойно ответил:
– Злая удача. Боюсь, она меня нашла.
– Чушь! – фыркнула парсиянка.
– За мной идет смерть, – упрямо покачал соломенной стриженой головой лаонец.
Раздавшееся из темной листвы тихое старческое хихиканье заставило Зубейду подпрыгнуть снова.
– Ошибаешься, желтоглазик, – пробормотал скрипучий голос.
Кряхтя и отряхивая штопаный халат, обладатель мерзкого голоса подошел ближе и погладил лысую, всю в коричневых старческих пятнышках, голову. Халат истрепался настолько, что о цвете его оставалось лишь гадать. Но веревочные сандалии и веревочный же пояс – равно как и отсутствие чалмы – разъясняли многое: язычник. Огнепоклонник, как и Мараджил?
– Говори яснее, о Фазлуи, – раздраженно и устало отозвалась парсиянка.
Ах вот оно что. Маг-сабеец.
– Бесполезно бежать от идущей смерти, – показывая беззубые десны, прошипел тот. – К тому же, смерть охотится не за этим сумеречником.
– Объяснись, о Фазлуи, – подбираясь под доспехом, тихо сказала Мараджил.
– Ошибки зрения, просчеты астрологов и бешенство духов связаны не с твоей злой удачей, о Якзан, – прошамкал довольный маг. – Возмущению сил в сумеречном и полночном мирах есть более серьезная причина…
