Привязанный человек снова пустил кровавую слюну с распухших губ. И сделал попытку криво улыбнуться.
– Кто это, сейид? – тихо поинтересовался из-за плеча нерегиля Элбег.
– Перед тобой Абу аль-Хайр ибн Сакиб. Вазир барида, начальник тайной стражи, тень за троном и прочая, прочая, прочая, – серьезно проговорил Тарег.
И, уже поворачиваясь спиной, небрежно приказал:
– Да отвяжите же его, в конце концов. И да, Аривара!
– Я здесь, Тарег-сама, – мурлыкнул словно из ниоткуда возникший аураннец.
– Выпусти из сарая его шпиков.
– Слушаюсь!
Приобернувшись, нерегиль посмотрел на висящего на коновязи человека и насмешливо проговорил:
– Хотя, по правде говоря, я бы на твоем месте их прогнал, о ибн Сакиб. Из них никудышные агенты, поверь мне.
И, развернувшись, пошел прочь, мурлыча под нос песенку – видимо, на своем родном языке.
* * *
Опытный глаз тут же бы заметил, что халифский шатер разбивали неумелые руки.
Занавеси криво наброшены на палисандровые балки, полотнища внутренних шелковых пологов задрапированы неровными складками, а кое-где попросту смяты. Жилую половину отделяет деревянная решетка, а на золоченые клетки ее плетения не навешено ни единого ковра.
По правде говоря, увидев ковры, любой евнух-управитель всплеснул бы руками от ужаса и ринулся бы распекать слуг: разве это ковры, вскричал бы он! Это бедствие из бедствий!
А поскольку шатер ставили, конечно, джунгары, то на ханское место поверх харасанских бесценных ковров они настелили белый войлок. Точнее, войлок этот когда-то был белым. Но лет десять назад немного поменял цвет.
Впрочем, степняков это не смущало.
Халифа тоже.
Поскольку свита разбежалась – или была увезена Тахиром, теперь уже не дознаться, – аль-Мамун сам наливал себе в чашку воду, разбавленную вином. На разбавлении вином настоял Тарик – хотя чем ему не понравилась вода из местной речки, непонятно, в Тиджре она и вовсе гнилая на вкус и бурая, и ничего, люди пьют и нахваливают.
Кстати, поднос, на котором стояла чашка, вовсе не был полагающимся дворцовым покоям чеканным шараби. И кувшин не мог похвастаться званием высокого хрустального хурдази – простая глиняная посудина, даже с отбитым горлышком.
На грязноватом войлоке диковато смотрелась здоровенная, шитая золотом зеленая подушка – видимо, джунгары поперли ее из какого-то дворца в аль-Хаджаре, позарившись на размер и длину бахромы.
На этой-то подушке аль-Мамун и сидел, напоминая самому себе купца из сказок «Тысячи и одной ночи»: потерпел кораблекрушение и вот, разложив вокруг вещи и товары, что удалось выловить из воды среди обломков, подсчитывает убытки.
Утешало лишь то, что вазир барида выглядел более скверно. Ссадины на скулах ему промыли отваром ивовой коры, и они малость подсохли, но синевато-фиолетовую припухлость под глазом убрать не удалось – ее лишь припудрили бобовой мукой.
На Абу-аль-Хайре болтался кафтан – с чужого плеча, ибо рукава и полы явно рассчитывались на малорослого человека, и ибн Сакиб гляделся сущим школьником-переростком: мальчик вытянулся за лето, а мать по недосмотру не успела перешить отцовское платье.
– Какой злой ифрит надоумил тебя искать нас в этом проклятом крае? – морщась и перебирая новые четки, поинтересовался аль-Мамун. – Твое место – в столице, твой хлеб – известия для нас!
– О эмир верующих! – почтительно поклонился вазир. – Те четверо, что прибыли со мной, – единственные из служителей барида, что сохранили мне верность.
– Вот как… – пробормотал аль-Мамун, пытаясь не пустить растерянность на лицо.
– Глава тайной стражи столицы присягнул изменнику Ибрахиму аль-Махди, – тихо добавил Абу-аль-Хайр. – Я едва спасся от собственных агентов, о мой халиф. И решил искать тебя – чтобы узнать истину о твоем положении из первых рук.
– Ибрахим аль-Махди – такой же интриган, как я – зайядитский святой, – строго сказал аль-Мамун. – Кто стоит за моим дядей?
Вазир барида осторожно потрогал набухшее синим подглазье и ответил:
– Амириды.
– Им-то чего не хватало?! – взорвался аль-Мамун.
– В последний год все подряды на строительство и ремонт каналов ушли родственникам Великой госпожи, – монотонно отчитался ибн Сакиб. – На севере, о мой халиф, давно поговаривают: аш-Шарийа правят из Нишапура. В прошлом году на большом приеме главный вазир жаловался, что хорасанцы захватили власть в стране. Он напился, конечно, но сказал следующее: «Ради таких прибылей я готов стать огнепоклонником».
