Выслушивая гневную речь начальника евнухов, аль-Мамун вяло удивлялся: Зирар, осуждающий тупость и животное бесстыдство занзибарских зинджей, был сам зиндж. Но евнуха, похоже, это обстоятельство ничуть не смущало. Его привезли в аш-Шарийа совсем ребенком, причем уже оскопленным – этим ремеслом славилась пара монастырей на границе с Айютайа.
Одним словом, от неприглядного убожества удалось избавиться, но аль-Мамун так и не решился перевезти харим в этот заброшенный вилаят.
Впрочем, по прошествии недель он и сам не очень понимал, что здесь делает. Поначалу ему казалось мудрым и верным все, что говорил Тахир ибн аль-Хусайн: эмиру верующих лучше уехать из лагеря, дабы не пошли опасные слухи. Как известно, калека не может быть халифом, а недуг повелителя способен дать пищу для разговоров и развязать языки клеветникам и злобствующим. Карзаккан – тихое селение вдали от досужих глаз. Старый и верный ибн Шуман поставит халифа на ноги за считанные недели, и вот тогда солнце аш-Шарийа вновь покажет свой лик преданным слугам и подданным, да буду я жертвой за тебя, о мой халиф…
Да и что там осталось от этого лагеря, убедительно говорил Тахир. Дикари-джунгары уже вьючат добычу на лошадей и верблюдов и вот-вот тронутся к своим стойбищам. Гвардейские джунды обескровлены и подобны раскатившемуся ожерелью – вроде бусины все на месте, а что от них толку. Джунайд с сумеречниками и маридами занят своими колдовскими делами: который день разносят по камушку и без того оскверненную масджид Хаджара и рыскают по окрестностям. Можно подумать, кому-то сдались эти дурацкие языческие статуи или обезлюдевшие вилаяты и крепости. Но лиса-шейх все твердит о какой-то опасности и неких ужасных тварях, еще бродящих вокруг в изобилии. Ну что ж, пусть поднимает себе цену, что-то никто не слышал о его подвигах при штурме столицы нечестивых карматов.
Кстати, вот нужно решить, как привезти в столицу пленных карматских вождей. Посадить ли их на высоких верблюдов? По старому обычаю – в цепях и в парчовых халатах, обшитых мехом и хвостами бобров? Народу столпится много, Мадинат-аль-Заура нужно показать, что карматы разбиты и предводители их схвачены! Преступников нужно поднять повыше! Может, посадить их на слонов? Или привязать к высоким шестам, а шесты укрепить на спинах верблюдов?
Конечно, парс согласился взять эти неприятные хлопоты на себя. Войско необходимо распустить по джундам, а изнывающую в неизвестности столицу умиротворить зрелищем казни страшных врагов халифата.
Да буду я жертвой за тебя, о мой халиф…
Где нерегиль? А шайтан его знает, мой повелитель, его никто не видит, кроме Джунайда и сумеречников. Говорят, самийа пришел в себя совсем недавно и к нему еще не вернулся дар речи. Вот так Всевышний покарал за гордыню этого врага веры, да. Лежит, говорят, пластом и мычит что-то несвязное. Воистину, есть справедливость в том, чтобы на аль-Кариа, Великое бедствие, обрушились несчастья, и чтобы приносящий беду попал в тяжкие обстоятельства.
Так проходили дни. Недели. Неделя за неделей.
Ибн Шуману удалось справиться с пролежнями. Но ноги Абдаллаха, увы, так пока и не держали. В голове шумело, и в яркие солнечные дни внутри черепа просыпалась страшная, как удары долотом, боль. В последние дни – дни? или недели? – старый лекарь стал прибегать к опиуму, чтобы облегчить страданья халифа.
Халифа ли, вот в чем вопрос. А если сила не вернется к его ногам?..
Эти мысли аль-Мамун гнал, как назойливых навозных мух. Но в последние дни – дни?.. недели?.. – они зудели в голове все настойчивей.
Еще он приказал отправить Нум и харим в столицу. С войском Тахира путешествие через растревоженные войной земли будет безопаснее. В конце концов, самое страшное, что может ее ждать в Мадинат-аль-Заура, – это ссора с Буран. Зато хоть сыновей увидит. Парс должен был уже отправиться в путь: совсем недавно Тахир прислал очередное почтительнейшее письмо, уведомляющее о скором отбытии войск. Недавно – это когда?.. А впрочем, не все ли равно…
…Ветер снова задергал ставни, словно желал лично вломиться в пыльную комнатенку. Шорох соломы сменился свиристением бьющего в деревянную решетку песка. В солнечном свете метались пылинки, очередной порыв забросил под ставни мелкие камушки и куриный помет.
