— Стой! — вдруг заорал он так, что я подпрыгнул и выронил ключ. — Я, оказывается, обуться забыл.
Я уже начал сильно нервничать. Рывком распахнул дверь и подтолкнул Алешку. Он вошел в прихожую и стал, пыхтя, надевать кроссовки, путаясь в шнурках.
— Потом завяжешь, — сердито прошипел я. — Скорее!
И в это время зазвонил телефон на полу, рядом с Алешкой. Я не успел перехватить его руку, и Алешка снял трубку. Он и дома старается раньше всех подбежать к телефону, чтобы не пропустить что-нибудь интересное и быть всегда в курсе всех дел.
— Алло, — сказал он важно, — здесь Штирлиц. — И тут же сменил тон: — Сам не валяй дурака, сам рыжая, сам сматывайся, — и бросил трубку, пыхтя теперь уже от возмущения.
Я не сомневался, что звонил кто-то из компании Пирата. Оставалась только одна надежда — может быть, он решит, что ошибся номером. Если так, то сейчас снова раздастся звонок… И он раздался. Тут же.
Я успел схватить Алешку в охапку и потащил его к двери.
Захлопнув и заперев дверь, за которой все еще настойчиво и тревожно звонил телефон, я поставил Алешку на пол. Воспитывать его было некогда и не время. Поэтому я только спросил:
— Что он сказал? Дословно.
— Рыжая, не валяй дурака, сматывайся и два дня не кажи носа. — Он сделал круглые глаза и поднял хохолок на макушке.
Дела… Кажется, мы насторожили эту темную банду. Разворошили осиное гнездо. Шерлок Холмс в таких случаях набивал трубку и два-три дня думал в клубах дыма. Но мы думать будем позже. Сначала надо получить информацию от наших агентов наружного наблюдения.
Я отправил Алешку домой — скоро должны были вернуться из магазина наши родители, а сам спустился вниз, расспросил Рябчиков о ходе операции и поблагодарил их за службу, вручив по пачке малиновой жвачки.
На душе было тревожно.
Все остальное время до обеда мы думали: что делать? И пришли к выводу, что надо сообщить обо всем в милицию. Нам самим с этой бандой ни за что не справиться. А родителям мы ничего не скажем, не надо их травмировать.
— Они и так вертятся как палки в колесах, — пожалел их Алешка.
— Белки, — поправил я.
— Никогда не видел белок в колесах, — заспорил он.
Я, правда, тоже и поэтому прекратил дискуссию, и мы пошли обедать.
По случаю выходного дня вся семья обедала в большой комнате, на сервизе и при салфетках.
За столом Алешка чуть не проболтался. Папа сказал, что вроде бы у него получается с отпуском, готовьтесь, собирайтесь и не забудьте взять с собой учебники и велосипеды. А Алешку как будто кто за язык дернул.
— Мы не можем сейчас ехать, — сказал он озабоченно. — Мы сейчас одну тайну…
Тут я толкнул его под столом ногой. Но, видимо, слишком сильно. Не рассчитал. Он выронил ложку, и она упала в суп. Папа вытер лицо салфеткой и пристально посмотрел на него. Алешка покорно встал и пошел, оглядываясь, в нашу комнату.
— Правильно понял, — сказала мама. — И нечего оглядываться. Постой в углу, пока все будут обедать, и подумай о своем поведении.
И она с таким сочувствием посмотрела на папу, словно его обрызгали не обычным супом, а, по крайней мере, несмываемой краской.
Мне немного стало жалко Алешку, потому что все-таки я был больше виноват, но я хорошо знал, что он сейчас сядет на тахту с Шерлоком Холмсом и будет безмятежно почитывать его. А когда застучат пятки маминых шлепанцев, он живо вскочит, воткнется в свой угол и будет понуро ковырять пальцем давнишнюю дырку в обоях. Мама до сих пор наивно не догадывается об ее происхождении и все время спрашивает папу; кто ее прогрыз.
Вечером мы опять чуть не прокололись из-за Алешки. Он уселся рисовать и дорисовался до того, что папа решил поглубже проникнуть в его духовный мир и попросил посмотреть рисунок. Алешка доверчиво, ожидая привычной похвалы, протянул ему листок. Я сунулся к нему и тут же зажал рот ладонью, чтобы не ахнуть. Может быть, Алешка когда-нибудь станет хорошим карикатуристом. Ему очень здорово удается искажать в своих творениях действительность. Но, на беду, он так точно на этот раз нарисовал скелет в шляпе, меня с иконой и себя с пожарной машинкой, что даже папа на минутку призадумался.
