— Иди… — как-то странно усмехнулся он.
— Ты что, т-т-твою… — зарычал Андрей.
— Иди, иди… — спокойно повторил Чен, — твой город, ты и разбирайся. Сейчас твое время.
Андрей бросился к городским воротам. «Туда Чен своих вел, значит, там сейчас самое главное!»
В воротах Малого города все еще шел бой. Воевода не мог послать на ворота большого подкрепления, так как с минуты на минуту ожидался общий штурм. Но и кыргызы не могли одолеть стражу. Не найдя дороги, которую должен был указать Чен, закрутившись среди горящего города, понеся серьезные потери в мелких стычках, лишь небольшая часть десанта добралась до ворот. Это еще не дало наступающим перевеса для захвата Преображенской башни, но позволило несколько продвинуться в глубь Малого города. Между тем хан дал наконец добро на общий штурм, и из ближайшего леса в сторону города с гулом, топотом и воем покатилась кыргызская конная лава.
Андрей достиг горящих ворот Большого города, когда кыргызы добивали последних защитников. Андрей с ходу врезался в свалку: мелькали, сталкиваясь с треском, копья и приклады пищалей, а между ними, подобно белой молнии, сверкала сабля Андрея. Забыв все правила и ограничения, сжигаемый темным огнем, он хлестал направо и налево, стремясь кровью загасить угли, физически ощутимо сжигавшие его изнутри. Враги оседали на землю, кровавыми ошметками разваливались шлемы, набухали кровью лисьи малахаи, алые фонтаны ударяли из перерубленных жил, впитываясь в пыльную землю.
Время словно замедлилось, рев и грохот боя отступили куда-то. Среди медленно качающихся кыргызов тело воина «Ветра» то распластывалось по земле, то плавно взмывало в воздух, исполняя вихревое «таолу меча». Лезвие проходило по безупречным, математически выверенным окружностям, работая подобно гигантской циркулярной пиле, смахивая все несовершенные формы жизни, выравнивая их Смертью. В холоде космической пустоты, в такт свисту и лязгу сабли качались стеклянные звуки неведомого метронома:
…при-и-ю-ти ме-ня род-на-а-я в сво-о-ей ке-е-лье гро-о-бо-вой…
Внезапно все вернулось, звуки боя с новой силой ударили в уши. Из клубов черного дыма, оставив за собой неподвижные и дергающиеся тела, вывалился Андрей с обломком сабли. Он снова почувствовал себя плохо — перед глазами крутилась черно-багровая метель, подпаленная огненными языками, заверченная обжигающими снопами искр. Скозь клубы дыма мелькал красный диск солнца, поминутно меняя очертания: вот волна дыма прошла по нему, превратив солнце в красно-черный знак «Инь-Ян», и сразу же дымный хвост завернулся оскаленной челюстью, кружки сдвинулись в черные провалы глазниц, и китайский знак превратился в оскалившийся череп.
Перед горящим амбаром Андрей споткнулся о мертвого кыргызина и выдрал из скрюченных рук пищаль и дымящийся фитиль. Кыргыз успел засыпать в ствол порох, но пуль и пыжей у него не было. Дымная улица казалась пустой, и Андрей, с пищалью наперевес, раскачиваясь, как пьяный, двинулся в сторону от Малого города. Вдруг он замер посреди улицы, тело повело в сторону, и Шинкарев ввалился прямо в горящий амбар, с крыши которого падали балки. В последний миг, в снопах искр ему удалось выскочить на противоположную сторону — одежда тлела, лицо было черно, волосы дымились. Повезло, что порох в пищали не взорвался. А с соседней улицы уже накатывал густой утробный рев кыргызской лавы.
На стенах Малого города царило беспокойство. Воевода Никита Карамышев, пройдясь вдоль нескольких заряженных пушек, покусывая пальцы, глядел на воротную башню, потом на горящий Большой город.
— Ишшо ково на вороты послать? — спросил он сотника второй казачьей сотни.
— Нету уж, Никита Иваныч, все при деле.
— Давай сюды Ваську, всех давай, кто по клетям сидит!
Сотник отправил казаков за сидящим в тюрьме Василием Многогрешным — ссыльным украинским полковником. Кроме него, выпустили всех воров, татей, кромешников. Выпущенные расхватали сабли, бердыши и бросились в свалку, кипящую в Преображенских воротах. Им удалось несколько потеснить нападающих, но ворота еще не были закрыты, когда в дальнем конце улицы, в дыму и пламени показалась черная конная лава.
