Закончив, он еще раз взглянул на солнце, чей сияющий оранжево-красный край показался из-за темной заречной сопки. Почтенный китайский господин направился в обход енисейского мыса, мимо пристани, где в кормовом балагане их долбленки безмятежно спал Чен. На сегодняшний день было намечено много дел, в некоторых Чену предстояло сыграть важную роль.
Но вот роль Андрея Мастеру была еще неясна. Судя по всему, тот не желал быть просто кулаком, вбивающим в косную жизнь замыслы китайского мудреца. Но кем тогда? Скорее всего, круг всеобщих перемен сам повернется и найдет для него нужное место. Господин Ли Ван Вэй остановился на этой мысли, как раз подойдя к воротам в стене Большого города.
Солнечный луч, пройдя сквозь дырку в мутном оконном пузыре, острой стрелкой стоял в темном воздухе избы, оканчиваясь круглым зайчиком. Медленно двигаясь по полу, светлый кругляш наполз на лицо Андрея и разбудил его. Мастер ушел, оставив на столе несколько серебряных денежек — «суточные». Хлебнув холодного чаю из котелка, Андрей помыл посуду, как смог, прибрал избенку. Закончив уборку, задвинул наружную щеколду и направился в город.
Ясное и чистое утро уже накалялось полуденным жаром. От реки слышался стук вальков — там, на низких мостках, расселась цветная бабья клумба: белые рубахи с широкими рукавами, темные ситцевые сарафаны и фартуки с мелкими белыми цветами, розовые, красные, темно-синие платки. Из-под платков виднелись круглые загорелые лица, потные лбы, блестящие на ярком солнце. Однако, поднимаясь по крутому взвозу, Шинкарев не особенно всматривался в окружающее: он размышлял.
В ворота втекала густая толпа, направляясь по улице в сторону рынка. На всякий случай придерживая карман, Андрей, без особых намерений, тоже двинулся на торг — сегодня открылась ярмарка.
Купив в обжорном ряду горячего медового сбитня и пирог с зайчатиной (сбитенщик дал сдачу медными денежками — обсчитал ли, нет, черт его знает), Шинкарев прошел меховым рядом. Укрытые от солнца, под навесами красовались меха собольи, куньи, лисы черные и красные, белка в розни и сшитыми мехами, бобры, песцы черные и белые, зайцы и волки, горные барсы и даже барбы (тигры). Со всего Саянского нагорья стекались в Красноярск меха — лучшие, понятно, в цареву казну (…сколь числом придет в году, того описати не в память, а чаять тое казны приходу в год боле шти сот тыщ рублев — ..), да и базару оставалось довольно…
А ведь недавно еще все это были кыргызские угодья, их кыштыми — саянские шорцы и койбалы — меховой «алдан»в Хоорай посылали. Смирятся кыргызские тайши с такой потерей? На-ко, выкуси — смирятся они! Значит, в который раз жди войны.
А на торжище стоял шум, толчея, гомон. Пьяненький мужичонка тренькал на балалайке, веселил народ:
Чаще-почаще, что кому послаще:
Кому сахар и медок, кому бабий передок
Пушной ряд окончился, пошел красный товар: сукно цветное, «каменье-одекуй» (бисер), посуда медная и оловянная, уздечки наборные, узорные попоны и много еще чего. Тюменские ковры — на черном поле огромные красно-белые розы и зеленый виноград — розан мой алый, виноград зеленый… Вот и их ткань продавалась и, как видно, неплохо. Но Андрей не стал подходить к целовальниковой жене — разбитной сибирячке в цветастом платке. У него появилась мысль — купить подарок Рыжей, может, бусы какие-нибудь; да только не знал, хватит ли на это его денежек.
Кончился и красный товар, пошел одежный ряд — порты, рубахи, кожаные сапоги (сибиряки лаптей не носили), кафтаны, пестрый женский наряд.
— Ай, хорош азямчик! Глянь-ко! — протянул какой-то мужичок Андрею длиннополый, теплый кафтан.
— Мне такой же, но с перламутровыми пуговицами, — машинально бросил тот, занятый мыслями о кыргызах.
«Хочет ли Ши-фу отдать им город, ни разу не взятый, согласно известным сведениям? Много ли стоят известные сведения? Можно ли это допустить?»
Андрей повернул в сторону конских рядов, не заметив, как из-за кафтанного ряда за ним осторожно скользнул мужчина, одетый в старый казацкий кафтан, продранный на локтях. На переносице запеклась большая багровая корка — след крепкого удара, полученного не далее как вчера.
