Жарко в комнате было, как в бане, и так же душно.
— Вы ни о чем не хотите спросить меня, Серафима?
Отложив вилку, я молча пожала плечами.
— Неужели вам не любопытно, зачем я похитил вас, отчего вся эта таинственность? — Лицо князя подергивалось, будто от обуревающих, но скрываемых чувств. — Вы так необычайно холодны! Любая другая на вашем месте закатила бы истерику, вопила бы о поруганной чести и невинности, но вы…
— Я все еще надеюсь уладить дело миром, ваше сиятельство, — спокойно сообщила я в паузе, когда князь Кошкин отвлекся на опрокидывание в себя очередного бокала шампанского.
— Каким еще миром? — Хрусталь звякнул, разбиваясь о каминную полку. — Какое еще дело?
— Романтический поступок его сиятельства нашел отклик в моем слабом девичьем сердечке, — протокольный тон словам не соответствовал, — но, к сожалению, я сердцу своему ре хозяйка. Берендийские девицы делают то, что велят им родители и дочерний долг. Мой долг, ваше сиятельство, велит мне сохранять репутацию. Прошу вас о снисхождении и благоразумии. Велите доставить меня с моими горничными за пределы ваших владений. Любопытствующим я сообщу, что совершала утреннюю прогулку. Таким образом, ни ваша, ни моя репутация не пострадает.
— К черту благоразумие!
Опьянение князя достигло той опасной для окружающих черты, когда обуревает жажда действий и пьянчужке море по колено.
— К черту репутацию! — Он продолжал бросать в камин предметы сервировки, пол вокруг стола усеяли осколки хрусталя и фарфора, остатки еды. Ах нет, еда усеивать ничего не успевала. Гаврюшино чавканье едва не перекрывало сиятельную истерику.
Да уж, Серафима, первый раунд не за тобой. Но это ничего, это обычно. Где это видано, чтоб купцы после первого же предложения по рукам били? Сейчас он выдохнется и свою цену скажет.
Князь Кошкин поискал, что бы еще расколотить, перевернул ведерко, схватил бутылку, в которой еще плескалось, и приложился к горлышку. Гавр аппетитно хрустел льдом.
— Я хочу вас, Серафима, — устало сказал Кошкин, бросив в камин опустевшую бутыль. — Будь вы простой романтичной девицей, я сказал бы, что люблю. Но вы слишком практичны и, надеюсь, умны, чтоб верить пустым словесам. Вы нужны мне целиком, до последней вашей искорки. Только вы сможете согреть меня, заставить отступить вселенский холод и одиночество, которые сковали мою душу. Вы примете мои чувства?
— Будучи девицей практичной, позволю себе спросить: в каком качестве?
— Полюбите меня! Отдайте всю себя без остатка!
— Боюсь, ваше сиятельство, что, заняв место вашей фаворитки, я немало опечалю своего родителя. Нет, это решительно невозможно.
— Фаворитки? Серафима, я прошу вас стать моей женой.
В голове каждой девушки, получившей предложение руки и сердца, должен на этом моменте звучать свадебный марш, у меня он был похоронным.
— Анатоль, — я положила руку на рукав гусарского мундира, — обстоятельства таковы, что брак наш также немыслим. Я — чародейка…
И уже произнося эти слова, я поняла, что попала в ловушку. «Я чародейка, когда мы с вами станем перед алтарем, я откажусь от чародейской силы, она хлынет через вас к его величеству. Я, знаете ли, с детства от этой силы желаю избавиться, чтоб не обезуметь, как моя бедная матушка». Положим, на это он ответит: «Так не отказывайтесь». Это ведь так просто, правда? Только, если не отказаться, то за каким лешим мне этот сиятельный гусар сдался? Ледяные оковы его растапливать, пока он по кабакам веселится?
— Вы замолчали, Серафима.
— Простите? Ах, ваше сиятельство. — Я заплакала, просто чтоб потянуть время. — Это так неожиданно… Мое бедное сердечко не выдержит… Я лишусь чувств…
Руки князя обвили мои плечи в ожидании обморока.
— Ах, князь, позвольте мне подумать, насладиться моментом, например, до конца недели.
«Найму рыбацкую лодку. Гавр и одна из Март со мною, вторая займется организацией переезда Маняши. В Штреле сяду на поезд, телеграмму батюшке…»
— Нет, — Анатоль промокнул мои щеки носовым платком, — времени нет, мы должны обвенчаться сегодня.
— На закате? — всхлипнула я, отворачиваясь и принимая поцелуй мокрой щекой.
